Геннадий Прашкевич - Нет плохих вестей из Сиккима

Профессор многое упустил, бродя по пустыням Азии.

Майор заглянул в папку. Там тоже было много удивительного.

Например, секретный сотрудник, укрывшийся под псевдонимом «ДД», докладывал майору о посещении кружка профессора Одинца-Левкина. « После доклада, длившегося почти полтора часа, делали опыты по передаче коллективной мысли. Получалось неотчетливо. Гражданин Колушкин никак не вписывался в ритм. Только когда его исключили из живой цепи, все одинаково правильно прочитали мысли археолога Лапина. Он мечтал о том, что индустриальные победы в будущем неизбежны».

Тут же хранилась записка, написанная рукой профессора Одинца-Левкина: « Прошу прервать допрос, чтобы дать мне возможность точно восстановить все факты моей вражеской деятельности ». Судя по листам допроса, профессор добровольно признался в том, что в своей вражеской деятельности, в своих антисоветских мыслях и разговорах ориентировался на религиозно-мистический центр, который он называл Дюнхор.

Но теперь хватит разговоров. Вчера соцвреда Одинца-Левкина можно было рубить резкими словами, как червя лопатой, и он судорожно крутился под ее острием, признавая многочисленные ошибки, но сегодня так поступать неразумно. Институт ритма в Париже. Нелегальные денежные фонды. Сытые лошади на Алтае, опытные монголы-проводники. Дмитрий Иванович еще не раз скажет мне баярлаа – спасибо.

Судьба сержанта Дронова совершенно по-новому высветила будущее майора.

Свет Шамбалы.

Чисто духовный свет.

Северное сияние – свет оттуда .

Профессор Одинец-Левкин смотрел на майора Каганова.

Ну да. Эти странные новые люди многое видят, они наблюдательны, они роются в рукописях и в книгах, отнятых у подследственных, они изучают их. Рукописи и книги взяты из пустых умирающих квартир. Хозяева рассеялись, некоторые буквально. Зато майор знает, как переводится с санскрита Шамбала .

Источник счастья . Источник, недостижимый для тех, кто тянется к счастью, как к свежему пирогу, но открытый чистым сердцам. Источник, окруженный вершинами. За ледниками, за снежными перевалами нет болезней, нет голода и страданий. Как при коммунизме , думает майор Каганов. Он меня пытается пугать, он подбрасывает мне слова мнимой надежды, но внутренне догадывается, конечно, что вся эта суета – прямой путь к вырождению.

Кажется, майор дождался нужного звонка.

Он изменился, исчезло напряжение, мысли текут иначе.

Может, он даже догадывается, что совершенным можно стать в любых стенах – внимательно изучая Колесо жизни.

Раз, два, три – вижу три народа.

Раз, два, три – вижу три книги прихода Майтрейи.

Одна – от Благословенного, другая – от Асвогшеи, третья – от Тзон-Ка-Па.

Одна написана на Западе, другая – на Востоке, третья будет написана на Севере.

Раз, два, три – вижу три явления. Одно с мечом, другое – с законом, третье – со светом, ярким, но не слепящим.

Раз, два, три – вижу три летящих коня. Один – черный, другой – огненный, третий – снежный.

Раз, два, три – вижу свет.

Луч красный, луч синий, луч – серебряный.

Звонок явно изменил майора, придал ему уверенности.

Так верблюды еще робко, но все увереннее и увереннее вступают на поблескивающие пятна солончаков. Сиреневый туман, соленая густая слюна, ничего ясного впереди, но шаг сделан. Меня ждут в Монголии, думал Одинец-Левкин, не спуская глаз с майора. Меня ждут на Алтае. Люди простые, верят, что я вернусь. Без меня никто не решится пойти даже в соседнюю долину. Я должен вернуться, ведь они не владеют даже тем небольшим знанием, которое придало столько уверенности майору Каганову. Он думает, что я сломлен. Вот обман, который во благо. Сегодня, милая Альвина. Майор думает, что цитируемые им стишки на всех действуют одинаково. Но нельзя цитировать стишки и ждать немедленного результата, когда колеи непроезжие, все в тумане, и такая тоска подрагивает в мутных капельках, повисших в складках брезентового плаща. Майор инстинктивно ищет спасения. По своему недомыслию, физического.

Ах, Рио-Рита!

– Могу я задать вопрос?

Майор согласно кивнул.

– Ответьте мне. Я хочу знать. Меня переодели в чужое грязное платье, я понимаю, в республике не хватает одежды. Меня плохо кормят, это тоже понятно. Меня бьет ваш коллега, у него, наверное, плохие нервы. Понимаю, что вы имеете дела не с чистой уголовщиной, ваши интересы лежат в иной сфере, правильно? – Одинец-Левкин быстро заморгал, будто сержант Дронов стал стрелять из нагана над самой его головой. – Но вы казенный человек. И в немалом звании, это так, я не ошибаюсь? А полмесяца назад меня допрашивал человек из Москвы. У того вообще было два ромба в петлицах. Зачем приезжал такой крупный чин? Он сказал, чтобы поговорить со мной. А я не понимаю. Крупные люди всегда должны ценить свое время, ведь оно принадлежит республике. Да знаю, знаю, – быстро отмахнулся профессор. – Знаю, что чем больше наши успехи, тем ожесточеннее сопротивляются враги. Так говорит товарищ Сталин. Но я тоже не лгу. Меня действительно послали искать путь в Шамбалу. Меня послали люди, делавшие революцию. «Мы должны, – сказали они, – распространить свет нового учения на весь мир». Верная мысль, правда? Она не изменилась с той поры. Она осталась в силе. Что с того, что, пока я искал путь в Шамбалу, враги народа попытались изменить курс, вступили на черную тропу предательства? Меня здесь не было! Я вернулся с полдороги только потому, что кончились припасы, а пустыня не кормит. Я уверен, я убежден в том, что дойду до Калапы. Мои спутники устали, путь труден, но он ведет в царство запредельных существ, союз с которыми навсегда положит конец всем нашим страданиям. Иначе не имело смысла посылать нас в Страну счастливых, правда? Почему же вы не спрашиваете меня о том, что мы встретили на пути? Почему вас не интересуют страдания и мысли моих спутников? Почему вы, и даже тот крупный чин, интересуетесь в основном моими родителями и каким-то непонятным гражданином Колушкиным, о котором я знаю меньше, чем вы? Почему вы интересуетесь только тем, что было сказано кем-то о привычках товарища Ежова или о том, что говорил о своих коллегах товарищ Сокольников?