Геннадий Прашкевич - Великий Краббен

– Справку! – донесся из глубины окошечка свирепый низкий голос охотницы.

Серп Иванович снова полез рукой в правый, существующий карман, а самые сердобольные уже передавали шепотом по цепочке:

– Если он в Ригу, могу адресок дать… Живет в Риге одна вдова…

– Если он не попадет сегодня на борт, пусть топает в пятый барак… Подлечим…

Но доброжелательные шепотки были оборваны свирепым рывком невидимой охотницы-кассирши:

– Ты что мне даешь? Ты что даешь мне?!

– Не мучай человека, выписывай, паскуда, билет! – возмутилась очередь. Особенно сильно шумели те, кто все равно уже давно не надеялся улететь первым бортом. – Выписывай! Развела, понимаешь, контору! Сразу видно, организм не из крепких, надо ж ему помочь!

Старший небритый даже перегнулся через плечо Сказкина.

– Тут по-иностранному, – сообщил он.

– По-иностранному? – загудела очередь. – Раз по-иностранному, значит, серьезная болезнь! Такая серьезная, что не говорят человеку, скрывают, значит! Будь чепуха, так и написали бы – тиф там какой-нибудь или ОРЗ. У нас попусту не пугают.

– Чего, чего? – прислушалась опытная, много чего видавшая очередь к старшему небритому. – «Мозжечковый»? Это у него, наверное, что-то с головой… «Тремор»?.. Это у него, наверное, что-то с руками…

Но старший небритый уже все понял и рванул на груди тельняшку:

– Братишки! Да это же богодул!

– А-а-а, богодул! – мгновенно разочаровалась очередь. – Лечиться решил? Тоже нам – инвалид-герой! Второй по величине, третий по значению!

В одно мгновение Сказкин, как кукла, был переброшен в самый хвост очереди.

Два дня подряд южные острова были открыты для всех рейсов.

Пассажиров как ветром сдуло, даже кассирша-охотница уехала в Южно-Курильск, вот почему меня, одинокого и неприкаянного, как Вселенная, чрезвычайно заинтересовал грай ворон, клубившихся над дренажной канавой, прихотливо тянущейся от бараков к кассе.

Я подошел.

По дну канавы, выкидывая перед собой то правую, то левую руку, терпеливо по-пластунски полз Серп Иванович Сказкин. Пыльного пиджачка на нем не было, но лампасы на штанах еще не стерлись.

– На материк? – спросил я сверху.

Сказкин, не поднимая головы, кивнул.

– Лечиться? Сказкин снова кивнул. Полз он, конечно, к кассе.

Вконец запуганный, вконец замученный бормотухой, он хотел миновать уже несуществующую очередь.

Целеустремленность Серпа Ивановича мне понравилась.

Стараясь не осыпать на него землю, я неторопливо шел по краю канавы.

– Хочешь, вылечу прямо здесь, на острове?

– Хочу!

– Два месяца тяжелой физической работы, – пообещал я. – Два месяца вне общества. Два месяца ни грамма бормотухи. А оплата по возвращении.

Сказкин кивнул.

Сказкин хотел лечиться.

Утешая осиротевшего Агафона, Серп Иванович три дня подряд варил отменный компот.

«Тоже из моря?» – намекал я на злополучную говядину.

Серп Иванович степенно кивал: «Не так, чтобы совсем, но через Агафона…»

«Смотри у меня, Серп! – грозил я. – Не вздумай выменивать компот на казенные вещи!»

«Ты что, начальник! – хитрил Серп Иванович. – Я гак нашел на отливе. Большой, железный. Через него мы и кушаем сухофрукты!»

Душный, томительный цвел над островом август.

С вечера всходила над вулканом Атсонупури Венера. Семь тонких лучиков, как мягкие плавники, нежно раскачивались в ленивых волнах залива.

Глотая горячий чай, пропитанный дымом, я откидывался спиной на столб навеса, под которым стоял кухонный стол.

Я отдыхал.

Практически полевой сезон я уже закончил.

Прекрасное чувство хорошо исполненного долга.

«Собаки, говорю, ушли! – бухтел рядом Агафон Мальцев. – Ушли, говорю, собаки. Уши собаки, как без вести!»

«Да оно так и есть, без вести, – лукаво соглашался Сказкин. – У нас вот было, с балкера „Азов“ медведь ушел. Мы его танцевать научили, он с нами за одним столом в чистом переднике сиживал. Чего уж, кажется, надо: плавай по океанам, смотри на мир! Не каждому так везет. Так нет, на траверзе острова Ионы хватились медведя, а его нет. Нет организма! Ушел организм!»

«Вот и я говорю, – недовольно бухтел Мальцев. – Собаки ушли, и ни духу от них, ни слуху!»

«Может, плохо кормил?»

«Ты что? – удивился Агафон. – Я что, дурак, чтобы кормить собак? Собаки должны сами кормиться!»

«Медузами?»

«Зачем медузами? Вон все поляны кишат мышами. Пусть собаки мышкуют. Не маленькие!»

Так они неторопливо вели нескончаемые беседы, жалели исчезнувших собак, гадали о их судьбе, жалостливо поминали белую корову, а я лениво следил за лучиками звезды, купающейся в заливе.