Елена Долгова - Центурион

– Этот сюрприз по другой части, похоже, глохнет исключительно техника.

– Разве такое возможно?

– Не знаю, мой колонель.

Дмитрий выпрыгнул на снег, прячась от выстрелов за корпусом личной амфибии, пространство за рекой враждебно молчало.

– Странно, они не стреляют. Займись машиной, посмотри, что с ней.

– Уже занялся. Ничего особенного, эта сволочь просто не заводится, вот и все.

– Будь они прокляты до самого дна сердца, это штучки луддитов. Никогда бы не поверил, что подобное возможно.

Фиджино взялся за уником – эфир мертво молчал. Вернее, не совсем молчал, некая передача все-таки шла и расшифровывалась в звуке. Низкий, тревожный, на одной ноте гул постепенно нарастал, одновременно понижаясь тоном, пока не стал просто болью в ухе.

– Разум Милосердный… – лицо водителя перекосила гримаса. – Простите, мой колонель… Я не могу. Наизнанку выворачивает.

Фиджино закрыл глаза, тщетно борясь с подступающим вплотную безумием.

– Сволочи. Они все-таки ударили, нашли слабое место. Это не пси-наводка, это хуже – взломан защищенный канал, нам гонят акустический наркотик.

Люди выпрыгивали из брошенных, мертвых, безнадежно заглохших машин, бестолково метались, топча белую скорлупу снега.

– Выключить связь! – сорванный голос колонеля заглох, придавленный расстоянием, потерялся в неразберихе паники.

Кто-то беспорядочно стрелял (“Он свихнулся! Ложись!”), кто-то бежал подальше от Бланка-Рива, другие, напротив, непонятно зачем выскакивали на тонкий прибрежный лед – тот уже ломался хрупкими, неровными кусками.

– Отходим! – кричал колонель.

Паника нарастала, один из солдат, по-видимому, несильный сенс, сорвав шлем пси-защиты, тщетно пытался ответить ударом на удар – его попытки уничтожались расстоянием.

Фиджино дотронулся до усов – их концы промокли от крови, кровь сочилась из собственного носа колонеля.

– Будьте вы прокляты, каленусийские фанатики. Будь проклят наш возлюбленный Оттон. Уходим, парни. В этой дыре больше нечего делать.

Он повернулся и из последних сил, падая, вставая и падая снова, побрел прочь, в сторону покинутой четверть часа назад деревни.

* * *

Брошенные иллирианцами машины чернели на снегу словно туши забитых животных. Центурионша Робертина Чен погрела ладонями отмороженные щеки – кожу немилосердно саднило.

– С крольчонком все в порядке, ты как следует посмотрел?

Меченый платком вытер девочке губы, тонкий нос, округлый подбородок.

– Юшка пошла. А так – ничего. Все-таки нельзя было ставить детишек…

– Ментально работать с техникой могут только те, в ком кровь Фалиана.

– Вот носом у нее теперь и идет эта кровь Фалиана.

Подошли люди третьей центурии, здоровяк в белом камуфляже осторожно принял обессиленного ребенка на руки.

– Ты, девочку – в тыл. Остальные – за мной.

Меченый бешено скалил яркие зубы:

– Доктор Хэри сам поддельную речь составил, морду принцепса из старой хроники склеил. Потом ей эту запись семь раз показывали…

– Пошли, пошли… Эй, парни! Оружие приготовить. Пси-шлемы застегнуть. Кто колпак сдуру стянет или потеряет – сама убью!

– Иллирианцев втрое больше.

– Вот и надо идти, пока они не в себе. Хитрость один раз хорошо пригодилась, второго не будет. Нет сейчас у нас права отступать, ребятишками прикрываясь, иначе Разум Мировой отвернется от нас, воззовем, но не услышит, и поделом. За нами Арбел, там старики и детишки наши. Если трусы есть, пусть сразу останутся, сопли вытирать, штаны на морозе сушить, без барахла обойдемся. Остальные – за мной.

Меченый согласно кивнул, белозубо расхохотался и хлопнул командиршу пониже талии. Берта слегка смутилась, поправила локон на лбу и решительно выпрямила широкую спину.

На оборудованные излучателями аэросани садились по двое. Вился взбитый в пыль, уже посеревший снег, его ясное сияние потускнело, угасло. Деревня встретила освободителей молчанием – зияли окна с разбитыми стеклами, небо посерело, налетел острый, колючий ветерок, в распахнутые двери пустых домов мело ледяной крупой.

– На восток ушли.

– Смотрите, труп паренька в мешке.

– Покажите.

– Изверги – уши-то… и лица-то почти нет.

– В сторону! Пусть мама Берта глянет.

Луддиты расступились и замолчали. Бойца второй центурии, бывшего школьного учителя рвало – здесь же, на месте, прямо в истоптанный иллирианскими сапогами, оскверненный снег. Пронизанную ненавистью тишину нарушали только его виноватые всхлипывания и монотонный стук; неизвестный узник упорно, видимо, каблуком, изнутри долбил дверь подвала.