Евгений Лукин - Delirium tremens (Страсти по Николаю)

Вытирая руки о штаны, вернулся тот, что с отмычкой. Недобро взглянул на Цоколева.

— Тебя… — мечтательно процедил он. — Тебя, а не его, замочить бы…

— За что? — прошелестел Колян сухим горлом.

Лицо у незнакомца дернулось.

— Родина гибнет! — хрипло сказал он. — Союз распался, Россия по швам трещит, а тебе все мало, глотка твоя луженая?! Ну вот хоть каплю еще выпей, Цоколев, хоть пробку еще лизни…

Закончить угрозу ему не удалось. Бесшумно ступая, в комнату вошло человек пятнадцать — все самого разного возраста, разного телосложения, по-разному одетые, однако род занятий был как бы оттиснут на лбу у каждого крупным шрифтом.

При виде их оба рэкетира отпрыгнули в угол. Растопыренные правые пятерни (одна — татуированная, другая — не очень) застыли на полдороге под левые мышки.

— Ребя-ата… — с ласковой отеческой укоризной пророкотал, обращаясь к ним, один из вошедших — огромный и пожилой, в прошлом, должно быть, борец-тяжеловес. — Вы же еще совсем молодые… Вам же еще жить да жить… Ну зачем вы мешаетесь в такие дела?.. Ну пьет человек — и пускай себе пьет. Себя не жалко — так о матерях своих подумайте. Матерям-то горе какое будет!..

— Постой-постой! — выскочил вдруг вперед крепколицый щербатый калмык с пластикой каратиста. — Я ж тебя знаю! — крикнул он, тыча пальцем в того, что с отмычкой. — Ты ж мент!

Бледный с прозеленью рэкетир отпрянул.

— Пацаны! — отчаянно закричал он. — Бля буду, во внутренних войсках служил, а в ментовке только дослуживал!

Огромный пожилой крякнул, словно гранату взорвал, и оглянулся на Цоколева.

— Ну вот… — недовольно молвил он. — Нашли, понимаешь, место для разборки! А ну двинули отсюда, чего хозяина беспокоить… Да! А ящик где?

Двое громил внесли и звучно выставили на стол пластмассовый ящик водки.

— Ты, Коля, их не слушай, — громыхнул добродушно бывший борец. — Пей, Коля, пей. А с ними сейчас разберемся. Они больше не будут…

Комната опустела. Николай где-то еще с минуту сидел неподвижно, затем заставил себя подняться и выбрался в коридорчик. Заранее содрогаясь, приотворил дверь туалета — и долго смотрел на желтоватый унитаз без крышки.

Прикрыл, прислушался с надеждой.

— Ну скажи что-нибудь… — жалобно попросил он. — Обругай…

Голос молчал. Николай всхлипнул.

— Гады… — сказал он. — Гады… За что?..

За спиной гулко звякнуло. Николай повернулся и побрел в комнату, догадываясь уже, кого он там увидит.

Витюлек, застенчиво улыбаясь, снимал пробку. Нинка угрюмо, как пушка в форточке, смотрела на пластмассовый ящик.

— Где взял? — отрывисто спросила она.

— Принесли, — выдавил Колян и снова всхлипнул: — За что?..

— За что? — живо переспросил Витюлек и встал, держа локоток на отлете. — А действительно — за что? Кому, я спрашиваю вас, мешал голос из санузла? Звучный бархатный баритон — кому?.. Пришли, замочили… Страшно это все, господа, просто страшно… — Витюлек позволил себе скорбную паузу. — Можно, конечно, успокоить себя, сказать: «Ну и что? Одна белая горячка замочила другую. Вдобавок явно по ошибке. Делов-то!..» Но я заклинаю вас, господа: бойтесь подобных рассуждений! Ведь так легко ошибиться и спутать нашу реальность с белой горячкой! Они не просто не отличимы друг от друга — они тождественны!.. Это трагедия, господа! В мире бреда идет борьба, и борьба беспощадная. Одним необходимо, чтобы Николай Цоколев бросил пить, а другим — это нож острый. Или — или. Или демократия, или фашизм. Третьего не дано.

Ошеломленный Колян хотел перебить, но Витюлек возвысил голос:

— «Как? — воскликнете вы. — Стало быть, не только пушка, но и вся окружающая нас реальность — белая горячка Николая Цоколева? Какой кошмар!..» Вот именно, господа, вот именно! И кто бы другой сумел допиться до такого кошмара? Сон разума рождает чудовищ. Взгляните хотя бы на наших лидеров, господа! Взгляните — и ваши сердца содрогнутся при мысли о том угарном мучительном похмелье, которое пришлось пережить Николаю Цоколеву!

Витюлек приостановился, давая возможность Коляну покрыться мурашками. Нинка слушала и кивала с улыбкой физического наслаждения. Смысл речей Витюлька, по всей видимости, до нее не доходил, но интонации ласкали слух.

— «Как? — воскликнете вы вторично. — А наше прошлое? Что же, и великая русская история — тоже, выходит, горячечный бред Николая Цоколева?.. Призвание варягов! Переход Суворова через Альпы!..» Ка-нечно, нет! Николай Цоколев велик, но такое не под силу даже ему. Наша история всегда была, есть и будет плодом всенародной, я бы сказал, соборной белой горячки! Вспомним Владимира Святого, господа. Народная мудрость гласит: когда кажется — креститься надо. Какие же глюки явились нашим предкам в 988-м году, если пришлось креститься всею Русью?! Нет, нет и еще раз нет! У кого повернется язык повесить на Николая Цоколева такой похмельный синдром, как покорение Туркестана или, скажем, щит на вратах Цареграда?.. Но за нынешний бардак, за развал страны, за разгул мафии, за резню на окраинах… — Голос Витюлька зазвенел и оборвался — белой горячке не хватило дыхания. — …за все это, увы, несет ответственность именно Николай Цоколев! Спорить тут не о чем — сегодня утром его сосчитали. И стоит ли удивляться, если к нему теперь врывается то одна группировка его похмельного синдрома, то другая; грозит оружием, ставит водку!..