Роберт Силверберг - Всемогущий атом (сборник)

Я покинул дворец и медленно пересек площадь, начиная свой долгий путь в Перриш.

И тут я впервые увидел наших завоевателей. Машина незнакомой конструкции выкатилась на край площади, и из нее появилась примерно дюжина фигур.

Они были почти человеческими. Они были высокими и крупными, с широкой, как у Гормона, грудной клеткой, и только непомерная длина рук указывала на то, что это чужаки. Их кожа была на вид какой-то странной, и, будь я поближе, мне удалось бы получше разглядеть их глаза, губы, ноздри, отличающиеся от человеческих. Не обращая никакого внимания на меня, они пересекли площадь, идя валкой, развинченной походкой, что живо напомнило мне гормонову манеру ходить, и вошли во дворец. Они не казались ни спесивыми, ни воинственными.

Зеваки. Величественный Роум снова продемонстрировал свое магнетическое воздействие.

Оставив новых хозяев с их любопытством, я зашагал к окраине города.

Зимний холод проник в мою душу. Я размышлял: была ли это грусть по павшему Роуму? Или я скорбел о пропавшей Эвлюэлле. Или причиной было всего лишь то, что я пропустил уже три наблюдения и, подобно любому наркоману, испытывал от этого муки лишения?

Я понял, что ранило меня все вместе, но больше всего — последнее.

Никто не встречался на улицах, пока я шел к воротам. Страх перед новыми хозяевами заставлял жителей Роума прятаться. Время от времени мимо с жужжанием проезжали машины пришельцев, но я даже не поворачивал головы.

Я подошел к западным воротам города, когда солнце уже почти скрылось за горизонтом. Они были распахнуты, открывая мне вид на прекрасный холм, на чьей груди росли деревья с темно-зелеными кронами. Я прошел под аркой и увидел невдалеке фигуру Пилигрима, медленно бредущего по дороге из города.

Было странно видеть его спотыкающуюся неуверенную походку, ибо даже плотные коричневые одежды не могли скрыть его молодость и силу. Он шел, выпрямившись, развернув плечи, и все же его походка была запинающейся и шаркающей походкой старика. Когда я догнал его и заглянул под капюшон, я все понял: к его бронзовой маске, которую носили Пилигримы, был приделан ревербератор, используемый слепыми, чтобы вовремя узнавать о встречающихся на пути препятствиях. Он ощутил мое присутствие и сказал:

— Я слепой Пилигрим. Прошу не причинять мне вреда. — Это не был голос Пилигрима. Это был сильный, резкий, повелительный голос. Я ответил: — Я никому не собираюсь причинять вреда. Я Наблюдатель, который прошлой ночью потерял свое занятие.

— Многие прошлой ночью лишились своих занятий, Наблюдатель.

— Только не Пилигримы.

— Нет, — сказал он. — Пилигримы — нет.

— Куда ты идешь?

— Из Роума.

— И никуда конкретно?

— Никуда, — сказал Пилигрим. — Совсем никуда. Я буду просто бродить по свету.

— Тогда мы могли бы идти вместе, — сказал я, ибо идти с Пилигримом это небывалая удача, а я, потеряв Гормона и Эвлюэллу, был вынужден идти в одиночку. — Я иду в Перриш. Идем?

— Туда — с особым удовольствием, — ответил он горько. — Да. Я иду с тобой в Перриш. Но что за дела могут быть там у Наблюдателя?

— У Наблюдателя теперь нигде не может быть дел. Я иду в Перриш, чтобы предложить свои услуги Летописцам.

— А…

— Теперь, когда Земля пала, я хочу побольше узнать о годах ее славы.

— Разве пала вся Земля, не только Роум?

— Я думаю, да, — ответил я.

— А, — сказал Пилигрим, — а… Он погрузился в молчание, и мы пошли по дороге. Я дал ему руку, и он больше не спотыкался, а зашагал уверенной молодой поступью. Время от времени он что-то бормотал, а, может, это прорывались рыдания. Когда я расспрашивал его о жизни Пилигрима, он либо отвечал уклончиво, либо отмалчивался. Мы шли уже час. Начинались леса. И вдруг он сказал:

— У меня болит лицо. Помоги мне получше приспособить эту маску.

К моему удивлению он начал снимать ее. У меня перехватило дыхание, ибо Пилигримам запрещено показывать свое лицо. Может, он забыл, что я не слепой.

Он начал стаскивать маску, проговорив:

— Вряд ли тебе понравится это зрелище. Гнутая бронза соскочила со лба, и прежде всего я увидел глаза, которые перестали видеть свет совсем недавно. Зияющие дыры, в которых побывал не скальпель хирурга, а, скорее, расставленные пальцы, а потом показался острый породистый нос, и наконец, тонкие сжатые губы Принца Роума.

— Ваше Величество! — невольно вырвалось у меня. Потоки засохшей крови на щеках. Вокруг глазниц какая-то мазь. Он вряд ли чувствовал сильную боль, ибо убил ее этой мазью, но боль, которая обожгла меня, была настоящей.