Руслан Шабельник - Рип Винклер

В отличие от кокетливой соблазнительницы за ногой или рукой солнца появляется оно само собственной персоной.

Сначала самая верхушка, затем треть диска, половина — и вот уже круглый слепящий шар во всем своем великолепном блеске подмигивает тебе. Его вездесущие многотысячные лучи-руки, не признавая ни преград деревьев, ни тщательно подобранных пригнанных лиан плетеных стен, проникают внутрь, бесцеремонно забираются под одеяло, пусть это и всего лишь не очень хорошо вычиненная да к тому же дурно пахнущая шкура. Они щекочут в носу, они толкают тебя в бок и, будто и этого мало, всячески исхитряясь, стремятся проникнуть под неплотно прикрытые во сне веки…

Пытаясь отделаться от них, ты крутишься, ты переворачиваешься на другой бок, ты натягиваешь шкуру, ты плотнее закрываешь глаза, но… тогда какой же это сон. Нет, не сон это вовсе, и ты и сам не заметил, как проснулся…

А с пробуждением, кроме света, приходят и запахи. Если раньше с полуприкрытыми глазами, с солнечными зайчиками, играющими на лице, ты еще мог вообразить дом, что солнце пробивается сквозь окна и шторы твоей комнаты и через минуту войдет тетя Саша и своим ласковым материнским голосом скажет: «Вставай, соня», то теперь с проклятыми всепроникающими и всепропиты-ващими запахами вообразить подобное, даже при самой буйной и невероятной фантазии, никак не представляется возможным. Воняет шкура-одеяло, еще больше смердит шкура, занавешивающая вход, и прелыми листьями несет от влажной утренней росы подстилки, дымом и чем-то горелым тянет от стен и потолка, да и сам ты далеко не майская роза, но… Как говорится, свое… не пахнет.

Вместе с пением птиц в хижину входят и крики детей, гйгиканье юношей из дома для мальчиков (а чего не спится?), кряхтенье стариково переругивание и мирные разговоры собирающихся охотниц, плеск воды, отчитывание заботливыми папашами своих чад — словом, обычные звуки обычной жизни, сжатой и сконцентрированной на малюсеньком пятачке, отвоеванном у огромного леса.

После того как женщины уходили на охоту, постепенно жизнь входила в размеренный распорядок нового (во всем похожего и отличного от старого) дня.

В школе для подростков пожилые педагоги принимались за чтение уроков, наставляя на путь истинный и вдалбливая нелегкие, но такие нужные (вперемежку с ненужными) знания в ушастые головы не особо расположенных к учебе студиозов. В их старинной (не такой старинной, как самая старая, но все же) и неблагодарной профессии труженикам просвещения помогало средство малой механизации учебного процесса — длинная, в палец толщиной палка, которая, ловко направляемая умелой рукой «профессора», проходилась по пресловутым, не особо прислушивающимся к словам старшего, ушам.

У девочек были свои игры. Собравшись группами и выломав небольшие копья, они целыми днями гоняли по близлежащему подлеску, выслеживая импровизированную добычу, или, видимо, в конце концов выследив, соревновались в меткости, кидая эти самые копья по стоящим здесь же камням.

Обычно сразу после пробуждения Рип шел к Туму. Старик уже ждал его в своей хижине. Он жаловался, что вообще в последнее время плохо спит и часто просыпается, что поделаешь — бессонница пожилых.

У Тума они учили слова Хаадо, которые Рип должен будет сказать в день премьеры или дебюта в качестве бога. Сначала говорил Тум, затем Рип, как мог, повторял это, после чего Тум отрицательно мотал головой, и все повторялось сначала.

А вообще Винклер был поражен. Прямо на глазах у жрец-вождя, можно сказать, под самым ее блестящим носом, зреет и разрастается, пуская глубокие корни и отростки, настоящий заговор, дворцовый переворот. А ей хоть бы хны. Неужели не замечает? Или так уверена в непоколебимости власти?

Точно: вот чего не хватало народу Хаадо, чтобы с полным правом и на законном основании причислиться к славному древу цивилизованных народов, тайной полиции. Этого неизменного атрибута, наводящего ужас и сеющего страх, обнаруживающего и раскрывающего интриги и козни даже там, где их и в помине…

Вечного спутника вечной власти.

По возвращении — кто с добычей, кто без — охотницы до вечера разбредались каждая по своей хижине — отдыхать; в то время как несчастные мужчины дотемна продолжали хлопотать по хозяйству. С наступлением темноты все ложились спать, или не спать, как можно было предположить из той возни и довольного пыхтения, что далеко разносились в тихом воздухе ночного леса. А утром опять — птицы, солнце, запахи — новый день, круг замкнулся.