Брайан Олдисс - Зима Геликонии

Она пересекала зал-прихожую, неся кувшин с водой, крепко ухватив сосуд за обе ручки. Оказавшись напротив Лутерина, Инсил чуть вздернула подбородок: то был безмолвный досадливый вопрос. Для Лутерина Инсил была невыносимо желанной — еще более желанной из-за своих капризов.

Перед ним была девушка, на которой ему предстояло жениться согласно договору, заключенному между его семьей и семьей Эсикананзи сразу после рождения Инсил, договору, преследующему единственную цель — укрепить связи между самыми могущественными людьми округи.

Стоило Лутерину оказаться в обществе Инсил, как он мгновенно вспомнил привычное ощущение извечной обеспокоенности, почувствовал, что опутан мучительной сетью жалоб, которую девушка ткала вокруг себя.

— А, Лутерин, вижу, ты снова на ногах. Ты великолепен. И, как покорный долгу будущий супруг, надушился вонючим потом хоксни, перед тем как предстать перед невестой и рассыпаться в комплиментах. Ты вырос с тех пор, как улегся в постель, — в особенности твой стан.

Инсил уклонилась от его объятий, ловко заслонившись кувшином. Тогда он положил руку на ее тонкую талию, и девушка позволила проводить себя до подножия широкой, но темной лестницы, маршам которой добавляли мрачности картины. С них на проходящих смотрели мертвые Эсикананзи, словно ушедшие в привязь лики, темные как из-за манеры письма, так и протекшего времени.

— Не издевайся надо мной, Сил. Я скоро опять похудею. То, что я снова обрел здоровье, — уже чудо.

Личный колокольчик Инсил звякал при каждом ее шаге с одной ступеньки на другую.

— Моя мать тоже нездорова. Она всегда нездорова. И моя худоба и стройность — это болезнь, а не здоровье. Тебе повезло — ты оказался у наших дверей, когда моих скучных родителей и еще более скучных братьев, включая и твоего друга Умата, нет дома. Они отбыли на какую-то мрачную церемонию, не знаю куда. Поэтому тебе не грех попробовать воспользоваться преимуществами своего внезапного появления, иными словами, моим одиночеством, верно? Наверняка ты полагаешь, что, пока ты лежал в кровати в своей зимней спячке, я пользовалась услугами конюхов. Отдавалась этим сыновьям рабов на снопах соломы.

Вслед за Инсил он прошел по коридору, по скрипучим половицам, покрытым истертыми ковриками мади. Инсил была рядом, ужасно близко, но казалась призраком в сумеречном свете, просачивающемся сквозь щели между ставнями.

— Для чего ты терзаешь мое сердце, Инсил, когда оно и без того твое?

— Мне нужно не твое сердце, а твоя душа.

Инсил рассмеялась.

— Соберись же с духом. Ударь меня, как бьет меня отец. Почему бы и нет? Разве телесные наказания не самая обычная вещь?

— Нет, — горячо возразил Лутерин. — Наказания? Послушай, когда мы поженимся, я сделаю тебя счастливой. Мы можем ездить вместе на охоту. Мы никогда не расстанемся. Мы будем жить в лесах...

— Ты же знаешь, что для меня комната всегда была милее леса.

Инсил помедлила, положив руку на ручку двери, терзая его улыбкой, выставив ему навстречу свою еще неразвитую грудь, обтянутую льном и кружевами.

— Там, снаружи, люди гораздо лучше, Сил. Не смейся. Зачем делать из меня дурака? Я знаю о страдании ровно столько же, сколько и ты. Целый малый год я провел без сознания — разве можно представить худшее наказание?

Инсил положила палец ему на подбородок, потом передвинула к губам.

— Мудро отдавшись во власть параличу, ты сумел избежать худшего наказания — жить под пятой деспотов-родителей в этом обществе покорных, где тебе, например, приходилось путаться с нелюдью, чтобы получить толику облегчения...

Увидев, что он покраснел, Инсил улыбнулась и сладчайшим голосом продолжила:

— Ты никогда не пытался заглянуть в собственные страдания? Ты без конца упрекаешь меня в том, что я не люблю тебя, но разве я обращаюсь с тобой хуже, чем ты сам обращаешься с собой?

— О чем ты говоришь, Инсил?

Ее слова причиняли ему неизъяснимое мучение.

— Твой отец дома или снова на охоте?

— Дома.

— Насколько я помню, он вернулся с охоты всего за два дня до того, как твой брат покончил с собой. Ты никогда не думал о том, почему Фавин решил убить себя? Мне кажется, он узнал что-то, что ты отказываешься понимать.

Не отрывая темных глаз от лица Лутерина, она открыла дверь позади себя; та распахнулась настежь, и солнечный свет залил их, стоящих на пороге друг против друга, уже готовых к поступку, но еще не помирившихся. Он схватил Инсил, с трепетом открыв, что она еще больше необходима ему, чем когда-то, и, как всегда, чувствуя, насколько она непонятна ему.