Яцек Дукай - Ксаврас Выжрын

- Вы, пан ксендз, как вижу, из тех, для которых терроризм и ислам это синонимы.

Шмига наморщил брови; Смит понял, что вновь неправильно рассчитал поле поражения собственных слов.

- Я хотел сказать, - поправился он, - что для глядящих снаружи нет особенной разницы, во имя чего появляются все эти кучи трупов. Коран, Библия - какая разница, зло везде одно и то же.

Шмига помолчал.

- Только это видите, правильно? - буркнул он, хмурый, но и в то же самое время чем-то развеселившийся. - Ну ладно. Снимайте себе, снимайте, желаю хорошо повеселиться.

Он хотел уйти, но Смит схватил его за рукав.

- Так скажите же, пан ксендз.

- Что?

- Что угодно. Расскажите о себе. Пожалуйста.

Шмига глянул на шлем.

- Надеюсь, выключено?

- Конечно.

Солнце закатилось за горизонт. Ксендз отбросил окурок, уселся. Смит присел рядом. Шлем он положил на траву.

- Нашел он меня через шайку карманников. Уже через пять лет. Как раз в годовщину смерти моего отца, его сцапали прямо во время мессы, кто-то проболтался. Мне было двадцать два года. Он говорил, что ему уже пора, что его уже нащупывают, а проверяли они по списку старых холостяков; он же начал обучать меня латыни. Специального решения не было; все пошло как-то так... Это было какой-то формой сопротивления, точно так же, как написание антирусских лозунгов на стенках или польские ругательства в темноте во время киносеансов. Вы наверняка этого не поймете, но это и вправду великая вещь - такое чувство миссии; оно может поглотить человека без остатка. Представляете, как я тогда себя чувствовал? Помазал меня сам Невидимый Кардинал. Я вступил в тайное братство, принадлежность к которому равнялась смертному приговору. На улице, в конторе, в автобусе - всегда они видели какого-то другого, чем я был на самом деле. Единственный зрячий среди слепцов, ангел в Содоме. Я был вознесен, а мое собственное мученичество снимало с меня грех гордыни. У меня был свой приход, своя сеть верующих. Всякая месса была таинством смертельного испуга. Бог стоял за дверями с готовым к выстрелу пистолетом, и я слышал Его тяжелое дыхание. Смерть Сталина перевернула мой мир с ног на голову. Тогда-то и выяснилось, как мало нас было. Та пара десятков, которая открылась, довольно быстро под тем или иным предлогом очутилась в Сибири - мгновенно родился новый шаблон, и мы сделались шпионами Ватикана. Именно тогда же я потерял контакт с иерархией. Все распадалось. Войны начинались одна за другой, по законам цепной реакции, как будто бы кто-то бросил гранату на минное поле. Сам я был против, но в людях все уже вскипало... И вот тогда кто-то, случайно, должен был проговориться. Пришли ночью. Ритуал. Сотни раз я обдумывал каждое свое движение. Видите ли, от Невидимого Кардинала я получил еще один подарок, вы понимаете - яд. И, конечно же, я им не воспользовался. Вы бы сказали, что это рок, только я в рок не верю, слишком уж многое я видел. Меня отбили люди Выжрына. Вы спросите, одобряю ли я войну. Лучше не спрашивайте. Моральный авторитет из меня никакой, я даже в теологии толком не разбираюсь; из меня такой же священник, как и солдат, свое мнение я меняю в зависимости от настроения. Так что, не надо спрашивать у меня про Выжрына, не мне его осуждать.

- Каждый имеет право. Это плохой человек, недобрый.

- Ах, вы уже узнали его насквозь.

Смит проигнорировал иронию.

- Это чудовище.

- И что же в нем такого чудовищного?

Смит со злостью сорвал стебель травы, сплел между пальцев и разорвал.

- Я не могу этого выразить. Это уже ни слово, ни образ. Я это попросту чувствую.

- Это мне понятно и знакомо. Не вы первый. Весьма распространенная болезнь. А рецепт таков: применять Ксавраса в небольших и очень постепенно увеличивающихся дозах.

- Да что вы такое плетете, пан ксендз!?

- Хе-хе. Фрейдовский моралист. Вы должны приезжать сюда в паломничества. Ну, ну, милый, ведь нечего же обижаться. Такова судьба всех свечек, выставленных на яркий солнечный свет. Знаю, что чувство не из приятных. Но с ним следует смириться. По этой земле еще ходят герои. Хотя вы наверняка надо мной насмеетесь.

- Нет, что вы, я же понимаю, вам необходимо иметь собственные символы, свои знамена.

Ксендз вновь обратил свой взгляд к Смиту, и Айен прочел на дне темных глаз Шмиги самое обычное, даже грязное, презрение.

- Таак. Ну ладно, снимайте, снимайте.

(((

Смит отряхнул от пыли старинные игрушки; имелся у него деревянный такой клоун по имени Культурный Релятивизм; он ужасно смешно подергивался на прогнивших шнурках, головка дергалась из стороны в сторону словно у пьяницы, на лице была вырезана широкая усмешка превосходства. Дикари, скачущие под там-там вокруг костра; все правильно, это было весьма живописное зрелище, шлем обожает подобные штучки.