Наталья Иртенина - Скрип

– Эт как взглянуть. – Дед погладил бороду. – Иной и с рождения не живет, а так – небо чадит. Его и смерть не берет – чует, что свой. Загляни ему в нутро – а там труха, гниль. А иной и после смерти жить остается на земле. А обо мне ты, Лешка, не печалься. Мне своей жизни не жалко, довольно пожил, пора уж за моей Катериной туда отправляться. Хватило на мой век и счастья, и несчастья, я на себя не жалуюсь.

– Почему на себя? Разве от тебя зависело – счастье или несчастье?

– А от кого ж? Не от соседа и не от татарина. Счастье куют своими руками, а верней головой. Один счастлив будет и в пустыне, а другого вся земля не осчастливит. Счастье – это, Лешка, знаешь что?

– Что?

– Мысль. Представление. Обычная людская мысль. Плюнь на нее, и уйдет. То же и несчастье – думка одна только. Перестань думку эту думать – и уйдет несчастье.

– А чего же ты, дед, не намыслил себе счастья на всю жизнь, зачем еще несчастье понадобилось?

Дед вздохнул.

– Да не нужно оно мне вовсе было. Только человек же я, как и все. Слабый, из воска сделан. Припечет, так и плавлюсь. Сил нет перемыслить наобратно эту мысль про несчастье, вот и вешаешь голову. Жисть, Лешка, она свое завсегда возьмет. Только знаешь что? – интригующе спросил дед.

– Что?

– Жисть-то – это тоже только мысль.

– Да ну?

– Вот тебе и да ну. У каждого она своя, мысль эта. Одному жизнь раем представляется, а другому – зверинцем поганым. А третьему полем непаханым, и давай он ее возделывать и засеивать. Для одного вокруг все сияет, а иной себя окружает кикиморами болотными, поганью нечистой и бегает от них всю жизнь от черноты своей.

– От невежества?

– Не от темноты, говорю, от черноты – разницу чуешь? Зла в нем, значит, много да бессильности. Духом слаб, значит. Одолевают черные мысли. Сам себе такой помочь не может, тут чужая помощь нужна, людская. Чтоб отогреть его мерзлую душу.

– А если он не желает помощи от людей?

– Тогда только на Бога уповать, на правду Богову.

– А в чем она?

– Да ты поди грамотный, Библию читал.

– Ну если, как ты говоришь, представления у всех о жизни разные, может, и правда тогда у каждого своя и не нужна эта единая и неделимая, которая в Библии?

– Кому не нужна, – уклончиво ответил дед. – А кому и нужна. Да ну тебя, Лешка, с твоими подковырками. Когда комета на землю свалится и конец придет, тогда ясно станет, кому нужна, а кому не нужна… Устал я, Лешка. Спать пора. Ты, небось, колобродить будешь полночи? Аль с дороги и пораньше ляжешь?

– Лягу, – ответил я, тоже чувствуя огромную усталость после ночи на вокзале и долгого дня.

И уже укладываясь, спросил:

– Слушай, дед, а ты часом Шопенгауэром не увлекался на досуге?

Деда вопрос рассердил не на шутку:

– Ты у меня не смей такие вопросы спрашивать. Мал еще срамить меня. Молоко на губах не обсохло.

– Да ты не понял, дед. Шопенгауэр – такой немецкий философ был. Тоже думал, что все вокруг – мысль и представление.

Дед задумчиво пожевал губами.

– Не слыхал про таких. – И помолчав, добавил: – Немцы нам не указ…

Три дня пролетели быстро и незаметно, и по сравнению с предыдущими эти были тихи и покойны, как райское блаженство. Я кое-как залатал деду прохудившуюся крышу и подправил завалившуюся на бок баню. Свободное же время проводил на лоне природы, бродя по окрестным полям и лесам. На четвертый день я решил сходить в соседнюю деревню, в сельмаг, в котором отоваривалась вся Беззубовка, когда ее осчастливливали скромной пенсией. Я собирался купить кое-что для себя, кое-что в запас деду, но пришлось возвращаться с пустыми руками – магазин был закрыт. Оказалось, что ночью его взломали и обворовали. Воры действовали дилетантски: взяли ящик водки, несколько блоков дешевых сигарет, полдюжины пачек соли, мешок сахара и связку сарделек, а также зачем-то уволокли весы. Может быть надеялись, что теперь там перестанут обвешивать? В последнюю очередь установили пропажу двух дюжин импортных зубных щеток, которые здесь никто не покупал, во-первых, из-за непривычной для русских зубов конструкции, во-вторых, потому, что новые зубные щетки считались буржуйской роскошью. Все это я узнал тут же от словоохотливой старушки, поделившейся со мной новостями.

Обратно я возвращался по лесу, решив срезать путь. Продираясь через густые царапающие малинники, отыскивая лазейки в переплетении веток, довольно скоро я сообразил, что сбился с нужного направления. Еще через какое-то время я наткнулся на заброшенное кладбище. Меня потянуло туда, захотелось пройтись мимо древних могил, войти в это царство дряхлости и ветхости, почти сровнявшейся с землей. Кладбище было очень старым, на многих ржавых крестах уже нельзя было ничего различить. Большинство могил обозначивалось лишь по чуть заметным вспухлостям земли. Я медленно брел, рассматривая эту кладбищенскую убогость, как вдруг, чуть вдали приметил очертания предмета, никак не вписывавшегося в здешнюю крестово-земляную расплывчатость. Я подошел ближе и оторопел: между могил уютно пристроилась остроконечная палатка – обычная брезентовая туристическая палатка, небольшая и с окошком. Подойдя вплотную ко входу, я громко кашлянул. Никто не ответил, и пришлось спросить прямо: