Владимир Михановский - Аполлон

Где он видел эти светло-голубые, сияющие, как две звездочки, глаза?

Воспоминание ускользало, не давалось. Так выскальзывает из щупальца предмет, когда корабль находится в состоянии невесомости.

От усилий пробудить гаснущую память Аполлон утратил последние силы. Полет? Долгий полет в невесомости? Но ведь он был потом много лет спустя, когда конструктора уже не было в живых…

Подогнув заскрипевшие щупальца, робот тяжело опустился на прибрежный песок: он ощущал неумолимую гравитацию, казалось, каждой белковой клеточкой своего существа.

Берег в этом месте был пустынен. Прибойная полоса изобиловала пористыми камнями с острыми как бритва краями вулканического происхождения, и люди здесь не купались.

Ленивые волны накатывались издалека, из бесконечно удаленной точки, и, дробясь, разбивались у щупалец Аполлона. Ласковый морской бриз приятно холодил сморщившуюся, покрытую лучами трещинок поверхность белкового. Вековая усталость въелась в каждую клеточку некогда мощного, великолепного тела, и это было необратимо. Удивляться тут было нечему: устают ведь даже материалы, и металл устает. Что уж тут говорить о такой тончайшей организации, как белковый?

В атмосфере было спокойно. Ветер с моря скорее нежил, чем беспокоил его, но Аполлон чувствовал приближение шторма. Он и сам не мог бы сказать, откуда идет это ощущение, но не сомневался в его правильности.

Робот был более чувствителен ко всякой перемене погоды, чем самый чуткий барометр.

Однако думал сейчас Аполлон не об осенней непогоде: его мысли незаметно переключились на юного землянина, с которым он встретился на одной из портовых улиц. Робот чувствовал, что с Колей связана для него какая-то тайна, загадка, корни решения которой следует искать только в собственной памяти, и нигде больше.

Он зачерпнул в щупальце горсть песка и медленно разжал присоски. Глядя на тонкую струйку золотистых песчинок, сыплющихся на пляж, подумал о всемирной силе, заставляющей притягиваться друг к другу все на свете – и пылинки, и гигантские светила.

Белковый успел уже немного привыкнуть к земной гравитации, хотя поначалу казалось, что она расплющит его.

Как это говорил ему Иван Михайлович об универсальной силе, цементирующей воедино Вселенную? Еще одна ниточка робко протянулась в прошлое, будя угасающую память.

Аполлон опустил на глаза кожистую пленку, чтобы получше сосредоточиться. Мир погрузился во тьму, и из глубин памяти всплыло: «…Без тягот тяготенья не знали бы растенья, куда же им расти, без тягот тяготенья не знали б искривленья планетные пути. И на Земле не тлели полотнища зари, и стайкой улетели планеты-снегири…»

– Тяготы тяготенья, – вслух повторил Аполлон. Очень точно сказано. Интересно, что ныне эти древние слова наполнились для него новым смыслом.

Воспитатель умел сказать очень емко и образно. Как жаль, что он ушел из жизни, когда Аполлон находился в звездной экспедиции, за тридевять земель от родимой планеты. Даже попрощаться с Иваном Михайловичем не довелось…

Триста лет – немалый срок. Для его создателей, людей, он вмещает в себя несколько поколений. Да и для Аполлона это срок, что там говорить, огромный: ведь он вместил в себя целую жизнь робота.

Незаметно наступил вечер.

Аполлон на Деймосе успел привыкнуть к тому, что день сменяется ночью мгновенно: их разграничивает бесконечно бегущая воображаемая линия терминатора, отделяющая свет от тьмы. Прошла она – и Солнце тут же гаснет, наступает полная темнота, на черном небе вспыхивают немигающие глаза созвездий. И никаких полутонов! Точно так же наступал на Деймосе скоротечный день – сразу, решительно, без всякой «раскачки», словно легким нажатием пальца воспитатель включал ослепительную лампочку.

А здесь… Ночная тьма подступала медленно, исподволь, но неотвратимо. Тени удлинялись, густели, наливались пронзительной осенней прохладой, пророча близкую ночь.

Прошла неделя с того дня, как Аполлон появился в гавани и, немного привыкнув к земной гравитации, освоив «тяготы тяготенья», приступил к работе.

Это небольшое событие, конечно, едва ли заслуживало внимания: мало ли роботов различных систем трудится в порту! И потом, списанный со всех космических служб робот – зрелище не очень радостное. Тем более такой робот, как Аполлон, которого какой-то остряк в порту назвал «подвижным ископаемым».