Андрей Столяров - Горгона

– Красота спасет мир, – иронически сказал дядя Мартин.

– Не знаю, спасет ли она мир, но одного человека она спасти может…

– Ну хватит, хватит, – сказала мать опять несколько отчужденно.

Дядя Мартин ощутимо крякнул и сделал следующий ход. Кажется, поставил коня на то место, откуда только что его убирал.

– Чего ты от меня хочешь, Василий?

– Ты это знаешь, Мартын, – сказал отец очень серьезно.

– Боже мой, неужели ты веришь каким-то средневековым рецептам?

– Один раз этот рецепт помог, – сказал отец.

– Боже мой, а ты знаешь, чем это кончилось?

– А чем, собственно, это кончилось? – спросил отец.

– Согласно легендам, все это кончилось очень плохо.

– Ну, не надо преувеличивать, наши предки были склонны к мистическому сознанию…

– Счастья ей это, во всяком случае, не принесло, – сказал дядя Мартин.

– А что такое счастье? – спросил отец странным голосом.

– Не знаю, мне трудно с тобой спорить, Василий. – Дядя Мартин поднял голову и посмотрел несколько вбок. – А ты что, Аня, как женщина, думаешь обо всем этом?

Было слышно, как мать порывисто вздохнула.

– Я ничего не думаю, я просто боюсь, – наконец, сказала она. – Вот я слушаю вас, двух взрослых и умных мужчин, и мне – страшно. Вы, по-моему, даже не понимаете, о чем говорите… – Она замолчала и вдруг позвала совсем другим, обыденным голосом: Вика? Виктория? Ты где там? Ты что, уже вернулась?..

Сразу же наступила зыбкая тишина. Чувствовалось, что сидящие в комнате тревожно переглянулись. С легким стуком опустилась фигура на шахматную доску.

– Виктория?..

– Вика?

– Эй?..

Вике хотелось спрятаться среди пальто, горбящихся на вешалке. И чтобы никто никогда здесь ее не нашел. Она казалась себе сосудом, полным горячих слез. Главное было сейчас – не расплескать их при всех.

Она, как стеклянная, вошла в комнату.

– Здравствуй, утенок, – тут же растерянно сказал дядя Мартин. Виновато и, как никогда внимательно, посмотрел на нее. Вдруг добавил. – Ты что-то сегодня особенно хорошо выглядишь…

Судя по тону, он вовсе не иронизировал.

Отец, как бы соглашаясь, кивнул.

– Обедать будешь?

Вика тоже кивнула.

И тут горькая влага в горле все-таки выплеснулась. Вика едва успела заскочить к себе в комнату. Рухнула на подушку и обхватила ее, чтобы не разрыдаться. Сразу же теплая рука легла ей на спину, и дядя Мартин, неловко присаживаясь рядом, сказал:

– Ничего, это скоро пройдет.

– Что, что пройдет!?. – крикнула Вика.

– Все пройдет, утенок. Не торопись.

– Что «все»?

– А вот увидишь сама…

После этого минуло несколько дней. О случившемся в начале апреля, как по уговору, больше не вспоминали. Вика уныло ходила в школу, отбывая положенные часы за партой, написала за один вечер заданное сочинение о Родионе Раскольникове. Равнодушно посмотрела потом на оценку «отлично» в конце страницы. Зачем это было нужно, она не слишком задумывалась. Все шло, как шло. Золотая медаль, судя по всему, становилась реальностью. Дома она тоже сразу же погружалась в учебники. Правила, формулы и разнообразные параграфы плотно заполняли сознание. Думать о чем-либо постороннем ей было некогда, и впервые в жизни, наверное, Вика радовалась этому обстоятельству. Ей и не хотелось сейчас ни о чем думать. И лишь проходя мимо зеркала, в комнате или прихожей, она невольно опускала глаза. Зеркало стало заклятым врагом, с которым опасно встречаться взглядом. Вика избегала его, боясь тех бездн, что неожиданно открывались за амальгамой. Жизнь текла размеренно, успокоительно и привычно. Каждый день заходил дядя Мартин, чтобы поговорить и сыграть с отцом в шахматы. О своем обещании, что «все пройдет», он больше не вспоминал, с Викой, если она подсаживалась, держался точно так же, как раньше: называл утенком, поводя изогнутым мундштуком, цитировал что-нибудь на латыни. Именно латынь его почему-то сейчас особенно завораживала. Чеканные металлические обороты гудели, как струны. Даже воздух в квартире, казалось, немного вибрировал. Иногда дядя Мартин слегка повышал голос, и тогда фужеры в серванте отзывались нежным пением хрусталя.

То есть, внешне все шло, как обычно. И лишь изредка Вика улавливала на себе его серьезный, как бы изучающий взгляд (впрочем, дядя Мартин поспешно отводил глаза в сторону) и еще замечала, что они с отцом незаметно подмигивают другу, а мать в этих случаях хмурится, и лицо ее делается замкнуто-отстраненным. Словно образовался заговор, в котором она не хотела участвовать. И по тайному этому перемигиванию можно было понять, что, видимо, что-то готовится.