Павел Амнуэль - Дорога на Элинор

Терехов не собирался писать третью книгу, он и вторую писал не по своей воле, а первую не писал вовсе. Объяснять это Юрию он не стал, его позвала Жанна, она приготовила ужин и ждала его с Олегом на Шаболовке.

— Спасибо за объяснения, — сказал он. — Честно говоря, я терпеть не могу ни фантастику, ни детективы, а эти пышные красотки — полное отсутствие вкуса. Такие книги покупают?

Юра-библиограф сам придерживался такого же мнения, но он был на работе и потому сказал, дипломатично покачав головой:

— Не судите о книге, не прочитав ее. Это не фантастика, здесь нет такого грифа на обложке. Это не детектив, хотя и выпущено издательством «Сокол». А красотка — просто фишка. Чтобы бросалось в глаза, привлекало… Вы напрасно иронизируете — такие книги покупают, автор очень популярен.

— Да-да, — сказал Терехов. Он был сейчас популярен, но не настолько, чтобы продавец в «Библиоглобусе» узнал его. Фотография автора была на обложке, но выглядел Терехов не так, каким был изображен на старом уже, полугодичной давности, снимке. Он отпустил короткую бородку и бакенбарды.

В магазин Терехов вошел не потому что хотел посмотреть, есть ли в продаже второй том «Элинора». Шел мимо, начал накрапывать дождь, он не хотел испортить пиджак, а зонтика с собой не было. По ощущениям этот «Библиоглобус» мог находиться в привычном мире, где Терехов прожил жизнь и где познакомился с Жанной, но мог оказаться и на другой ветви, где Терехова действительно могли не признать в лицо: «Элинор» пользовался успехом, но автор держался в тени, не появлялся на тусовках, и даже «Букера» получать не явился, прислал литагента, вальяжного, важного и пустого, как выпитая бутылка плохого вина, Матвея Романцева.

— Да-да, конечно, — повторил Терехов, вглядываясь в названия книг, стоявших на стеллажах. Пожалуй, это был его мир, а не тот, в котором первая его книга вышла в восемьдесят шестом. Впрочем, уверенности он не чувствовал и вышел из магазина с ощущением непрочности трехмерного мироздания, способного сыграть с его сознанием игру, в которой он не давал согласия участвовать.

Дождя не было, но тучи сгустились до той тягучей, тяжелой, серо-стальной, грозной консистенции, при которой непременно должен начаться ливень, и мир сделается нереальным, полупрозрачным, полувидимым, звуки исказятся, ноги окажутся по щиколотку в воде, рекой текущей в сторону Лубянки, и нужно успеть спуститься в метро, пока не залило, а лучше перейти в свой мир — тот, где светит солнце, где совсем недавно, когда он выходил из дома, было так тепло, что он даже не захватил с собой плащ, не говоря о зонте.

Терехов огляделся в поисках неуловимых примет, хотя и хорошо знал — всякая реальность, в которой ты себя ощущаешь, представляется единственной и истинной, и никакой самый внимательный взгляд не сможет подсказать, первая она или вторая, или, возможно, десятая среди множества миров, в которых обретается твоя вездесущая суть.

Он пока так и не смог объяснить себе этого, просто жил, привыкал, знал, что дома — в каком бы мире он ни оказался — его ждала Жанна, и когда он откроет дверь, она не бросится ему на шею, но подойдет тихо, со спины, когда он будет снимать в передней туфли и искать под вешалкой тапочки, положит руки ему на плечи, будто фея, и он обернется, взгляды их встретятся, потянутся друг к другу, и он начнет тонуть, он и барахтаться не станет, утонет сразу со сладостным ощущением счастья, и они пойдут, обнявшись, в гостиную, а может, сразу в спальню. Олег, конечно, будет все видеть, и Эдик будет все видеть тоже, ну и ладно, они ведь одно целое, хотя Терехов и к этому ощущению пока не привык и всегда стеснялся, раздеваясь и снимая с Жанны одежду, а когда доходил до белья, то мысленно просил Эдика с Олегом отвернуться, но они никогда не отворачивались — так Терехову, во всяком случае, казалось. Они смотрели и хорошо хоть молчали в те минуты, когда Терехов был с Жанной, когда они были с Жанной вдвоем не только в своем трехмерном мире, среди взбитых подушек и сползавших на пол простыней, но и во всех вселенных.

Потом они лежали с Жанной, обнявшись и прижавшись друг к другу так тесно, будто действительно были одним существом (не будто, — сказал с насмешливой интонацией Ресовцев, — а на самом деле, и когда ты, наконец, это поймешь окончательно, впустишь в подсознание, ты же писатель, у тебя должна быть буйная фантазия, а ты никак не разберешься в элементарных понятиях, которые я объясняю тебе уже который месяц?).