Борис Лапин: Дуэль

— Это же бессмыслица: столько лет готовить дуэль — и вдруг ни с того ни с сего отменить, когда все готово!

Ему резонно возражали:

— Не отменить, Лазарь Всеволодович, вовсе не отменить! А изменить, усовершенствовать методику эксперимента. Если точно смоделировать преддуэльное состояние, система способна выдать все интересующие нас сведения. К чему же это жуткое представление со стрельбой?

Лазарь не унимался:

— Одно дело бумажка, которую выдаст машина, и совсем другое, когда двести тысяч человек своими глазами увидят, как это было! Для чего же тогда сооружали «стадион»? И разве мы отказались от мысли расследовать все обстоятельства убийства Поэта?

«Эх, Лазарь, Лазарь, — подумал еще Андрей Михайлович, — вовсе не расследование интересует тебя. Доказать, что гений — всего лишь машина, — вот что тебя интересует. И доказать любой ценой! Мало для полного торжества, чтобы система восстановила по наброскам „Египетские ночи“, — тебе подавай спектакль со стрельбой, зрителей подавай!»

Мнения разделились. И опять, словно и не было ученого совета, все предстояло решать ему одному. А в его позиции — Андрей Михайлович это ой как чувствовал — не хватало логики. И Лазарь запросто вскрывал его непоследовательность:

«Что такое смоделированный нами интеллект Поэта: машина или личность?» «Машина». — «Тогда почему вы боитесь дуэли?» — «Я ее не боюсь, просто к чему эта комедия?» — «Но ведь раньше вы не боялись комедии?» — «Да, раньше не боялся, а теперь…»

А что теперь! А то, что теперь Андрей Михайлович почему-то стал бояться дуэли. Интуитивно, бездоказательно, необъяснимо. И знал, что сделает все возможное, чтобы избежать ее. Почему? Вот этого-то он и не мог понять. Если бы на первый ребром поставленный вопрос Лазаря он мог ответить «личность», все было бы ясно. Но он не верил и никогда не поверит в такую чепуху. Что же тогда? Сказать, что одна-единственная строка Поэта, достоверно восстановленная системой, дороже для нас всех сведений о дуэли? И неверно, и недоказательно…

Он вышел на трибуну — Лазарь оживился, подался вперед, и опять, как в молодости, вспыхнул его рыжий костер. И тотчас Андрей Михайлович опрокинул на этот костер ушат ледяной воды. Когда он возвращался на свое место, ему показалось вдруг, что Лазарь похож на Сальери.

Вероятно, начало его теперешним сомнениям положил сам Лазарь. Это было несколько дней назад, рано утром. Он только что пришел, когда в кабинет ворвался Лазарь, одна его щека была чисто выбрита, другая в щетине, в руке он держал ультразвуковую бритву.

— Андрюша! — закричал он. — Есть мысль! Я представил себе, понимаешь, впервые представил, вернее, понял, что это никакая не модель! Не модель, а самая настоящая личность! Стихи-то ведь будет писать личность. И дуэль переживать тоже личность. Пора забыть, что это модель, понимаешь?

Андрей Михайлович усмехнулся: с самого начала Лазарь мечтал смоделировать не просто мозг, не просто интеллект Поэта, а его личность, душу. Они проработали плечом к плечу, смело можно сказать, целую жизнь, но, будучи друзьями, по сути оставались соперниками и, двигая эксперимент вперед, тянули все-таки в разные стороны. Если одному нужно было доказать, что кибернетика всемогуща, то другому, наоборот, — что она бессильна рядом с гением. Андрей соглашался, что можно смоделировать интеллект Поэта, что тот будет думать и даже способен восстановить незавершенные работы (в конце концов, в основе своей это чисто логический процесс), но воссоздать чувствующую личность — нет, никогда!

— И что же? — спросил Андрей Михайлович.

— Что? А мы подумали, как будет реагировать на выстрел личность?.. Не модель Поэта, в которую попадет эта проклятая пуля, а личность, заключенная здесь, в стеклянном кубе? Что станет с интеллектом?

— Насколько я понимаю, Лазарь, пострадать может лишь модель, участвующая в дуэли. Причем тут куб?

— Видишь ли, при настоящей дуэли, когда человек ранен, изменяется не только его тело, но и дух…

— По-моему, товарищ кибернетик, эта истина приложима лишь к живому организму…

— Как ты не понимаешь — это и есть живой организм!..

Глаза Лазаря светились фанатичностью, и все-таки в глубине их таилось беспокойство. На мгновение сердце Андрея Михайловича сжалось от какого-то неясного предчувствия, показалось, будто не они руководят опытом, а опыт движет ими. Но он взял себя в руки.

— Все будет так, как должно быть. Пуля попадет в ту самую точку, конечно, если не произойдет баллистической ошибки, чего я, честно говоря, побаиваюсь. Секундант Поэта произнесет свое обычное «Ранен!» и так далее. А то, что тебя тревожит, — метафизика и мистика, дорогой Лазарь Всеволодович! Ты зашел слишком далеко. Тебе хотелось создать личность, а уж ты докатился до «живого организма». Дальше некуда! Иди лучше брейся!