Леон Юрис - Хаджи

Колебался ли его дух? Откровения легко посещают на Галилейском море. Все каза-лось ему таким простым. Поговорить бы с Гидеоном. Трудно самому высказать то, что он обнаружил.

В таком случае, как Кабир-эфенди собирается все это разыграть? Что у него на уме?

Наступившее утро застало их спешащими на север вдоль береговой линии огромного исторического и религиозного значения. За тем местом, где Иисус шел по воде, из озера выступал холм с длинным склоном. Блаженство! Нагорная проповедь. Землю унаследует кроткий. За развалинами древней синагоги у Капернаума, где Иисус проповедовал как рабби, Галилейское море внезапно кончилось.

- Мне хотелось бы взглянуть на Рош-Пину, - сказал Ибрагим.

Дандаш взглянул на свои часы, пожал плечами и дал водителю указания о кратчай-шем пути. Деревня, где родился Гидеон Аш, расположенная на склоне в нижней части го-ры Ханаан, мало изменилась со времени своего основания. Она была сонная, но опрятная. В противоположность общинным киббуцам, здесь каждый обрабатывал собственный уча-сток земли, содержал свой дом.

Эти постоянные мысли о прежнем друге удивили его самого. Почему я так много думаю в эти дни о Гидеоне? Наверно, потому, что он мне нужен. Хаджи Ибрагиму виделся Гидеон - парнишка, бездельничающий в тени огромного дерева с книгой на коленях... или садящийся на своего жеребца и покидающий это чудесное место, чтобы присоединиться к возникающему новому порядку вещей.

- Могу ли я вам помочь? - спросил его какой-то еврейский фермер.

Ибрагим чуть было не попросил показать дом Гидеона.

- Нет, - сказал он, - просто это очень приятное место.

При светском общении друг с другом евреи и арабы проявляли друг к другу полную гостеприимность.

- Пообедайте у нас!

- Это невозможно, - вмешался Дандаш, - сегодня же нам надо быть в Дамаске.

Они сели в машину и закрыли двери.

- Шалом, - сказал фермер.

- Шалом, - ответил хаджи Ибрагим.

Выехав снова на главное шоссе, они повернули на восток и стали подниматься к си-рийской границе. Со дна земли они поднялись примерно на три тысячи футов на плато Голанских высот. На британской стороне границы они вышли из машины, чтобы размять-ся и перекусить тем, что было в корзине, приготовленной в гостинице Дандаша.

Хаджи Ибрагим смотрел вниз на озеро, с этой высоты казавшееся немногим больше большой лужи. Ему была видна половина всей Галилеи до холмов Назарета и много миль на юг вниз по долине Большого Рифта, где река ниспадала от Галилейского до Мертвого моря. Цепочки еврейских поселений вдоль озера казались отсюда такими крошечными, беспомощными. Сирийская артиллерия могла бы сидеть на этой горе и просто поливать их дождем своего огня. У евреев не было оружия, способного достать такую даль. Навер-няка евреи никогда не смогут вскарабкаться на такую отвесную крутизну и завладеть этим местом. Даже его феллахи в Табе смогли бы удержать эту высоту против бригады отбор-ного Пальмаха. Не надо быть Саладином, чтобы понять, что евреи были бы сброшены вниз заградительным огнем, после чего сирийским танкам и пехоте оставалось бы только махнуть вниз и уничтожить их. Из всех военных позиций в Палестине хаджи Ибрагим не знал ни одной, дававшей арабам большие преимущества.

Сирийский офицер у пограничного городка Кунейтра склонился перед импозантным автомобилем и, обменявшись несколькими словами с Дандашем, щеголевато отдал честь, скомандовал открыть ворота и проследил, как машина устремилась в город.

На Кунейтру делали расчет как на город военный в связи с безупречным стратегиче-ским положением и из-за того, что она стояла на нефтепроводе, начинавшемся у Персид-ского залива почти в тысяче миль отсюда. Множество военных экипажей, поле аккуратно

запаркованных танков и самоходных артиллерийских установок, сотни сирийских солдат на улицах - все это говорило о приближении войны.

Проехав город, они обогнули подножье снежной вершины Хермон, крупного одино-кого пика, чье широкое основание касалось Палестины, Сирии и Ливана. На нижних склонах горы расположились деревни квази-исламской секты друзов, обедневших мусульман-шиитов и немногих арабов-христиан.

Вырвавшись на плоскую, пустынную, уродливую серую вулканическую равнину Го-лана, они поехали по Амманскому шоссе, и не успел хаджи Ибрагим привыкнуть к от-крывшейся картине, как перед ним внезапно возникли шпили знаменитой дамаскской ме-чети Умаяд, второй в священном ряду после Наскального Купола. Дамаск, город Авеля и Каина, апостола Павла и рождения христианства, претендовал на место старейшего на земле. Он возник среди окружающего запустения как гигантский оазис. Дамаск, некогда правивший империей, которая была больше Римской, продолжал жить славой минувшего тысячелетия.