Леон Юрис: Хаджи

- Нада, очнись!

- Иди к черту, отец.

- Нада!

- Когда-то Ишмаель читал мне об иерихонской шлюхе, которая прятала шпионов Иисуса Навина. Так что отомсти за позор, который принесла тебе твоя дочь-шлюха. Я пойду гулять по улицам Иерихона. Ты меня найдешь.

Она вышла, а Ибрагим бросился в свою спальню и вернулся, застегивая пояс с ви-севшим на нем кинжалом. Он рванулся к выходу. Агарь загородила ему дорогу, упала на колени, обхватила его руками.

- Нет, Ибрагим! Прогони ее. Мы никогда не произнесем ее имени!

Рамиза повисла на нем, обняв его руками. Он яростно отшвырнул их, отпихнул об-ратно. Они скорчились на полу, рвали на себе волосы, а он, шатаясь, вышел вон.

Тело Нады нашли в канаве на следующее утро. Шея у нее была сломана и горло пе-ререзано. Ее волосы были грубо острижены.

Увидев у моста Алленби доктора Мудгиля с мукой на лице, я без слов понял, что случилось.

- Нада, - только и сказал он.

Как странно. Я не заплакал. Доктор Мудгиль просил меня не ходить в дом отца. Он просил меня уехать вместе с ним в Лондон.

- Нет. Сейчас я пойду домой.

Странно... я не мог плакать... и не был испуган...

Я заметил ужас в глазах матери, прикованных ко мне, когда я проталкивался через испуганных соседей. Я вошел в гостиную.

Хаджи Ибрагим сидел в своем большом кресле, ожидая меня. Его глаза в красных жилках были вдвое больше, чем обычно. Лицо отражало причудливые тени от мерцающе-го света свечей перед фотографиями Омара и Джамиля. Я смотрел на него, наверно, целый час. Не было слышно ни звука, кроме нашего хриплого дыхания.

- Говори! Говори! Я приказываю тебе говорить! - сказал он чужим голосом.

Прошел еще час. Его глаза вкатились обратно в голову. Он выкарабкался из своего кресла и неровной походкой подошел к столу. Он распахнул одежду, вытащил свой кин-жал, еще со следами крови Нады, и воткнул его в стол.

- Ты... ты когда-то был моей надеждой... - проскрипел он. - Но у тебя нет храбрости женщины. - Он подошел ко мне и обнажил горло. - Давай, Ишмаель, сделай это!

- О, да, да. Я собираюсь убить тебя, отец, но сделаю это по-своему. Твой кинжал мне не нужен. Я просто буду говорить. Я буду говорить с тобой - на смерть. Так что открой свои уши, отец, и слушай очень внимательно. - Он уставился на меня. Я начал. - В Яффо я сам видел, как обеих твоих жен и Фатиму насиловали иракские солдаты!

- Ты лжец, - прорычал он.

- Нет, отец, я не лгу. Их было восемь или десять, и они один за другим подходили к женщинам, и я видел, как в них входят их огромные мокрые скользкие члены!

- Лжец!

- Они бросались на голые тела твоих жен. Они хохотали и шлепали их по задницам! Они отлично провели время!

- Лжец!

- Продолжай, отец! Вытащи из стола свой кинжал и убей меня. Убей нас всех!

Внезапно Ибрагим схватился за грудь и вскрикнул, как будто его пронзила острая боль. Он стал хватать ртом воздух:

- Сердце... мое сердце...

Он закружился по комнате, натыкаясь на все. Он упал. Я встал над ним.

- Не можешь вытащить из стола свой кинжал, отец? Нет? Плохи дела. Я видел, как полдюжины их трахали мать на полу! Трахали на полу!

- А-а-а-а-а!

Он стоял на четвереньках, ползая, извиваясь и давясь, и сопли свисали у него из но-са, из глаз, изо рта.

- А-а-а-а-а-а!

Он добрался до стола и попытался встать. Он обхватил рукоятку кинжала и дернул. Он не поддался. Стол опрокинулся. Он лежал и булькал, вскрикивал, потом затих совсем.

Семья потянулась обратно в дом, и всех знобило от ужаса. Я ждал, что они станут причитать и бушевать при виде тела Ибрагима у моих ног. Странно, но ничего этого не было. Они посмотрели на меня и отпрянули в страхе. Внезапно мне пришло в голову, что в тот момент они приняли меня за своего нового хозяина. Я оставался бесстрастным, поч-ти отстраненным. А потом возникло ощущение восторга. Я отомстил за свою любимую сестру, и я сделал это, сломив самого сильного, самого устрашающего вида человека из всех, кого когда-либо знал. Я мог кричать от радости от того способа, которым я его убил. Он умер в муках, как будто тысяча муравьев впилась ему в подмышки.

Но Боже... ведь я все еще любил его... можете вы это понять? Я любил его.

Слухи и будоражащие новости выгнали людей из кафе и лачуг, и большая толпа со-бралась у нашего дома. Я вышел на веранду, без страха, и посмотрел на них сверху вниз. Там были сотни, и многие подходили. Но никто не произнес ни слова против меня. Не было никаких пересудов о том, что произошло. Конечно, все это еще будет, разве не так? Все, что они знали, это было то, что я, Ишмаель, покончил с хаджи согласно освященному временем обычаю и что я, Ишмаель, - это сила, с которой надо считаться.