Леон Юрис - Хаджи

- Здесь обедал Гете, - сказал Шлосберг, когда они проезжали мимо отеля и рестора-на "Золотая голова". Ибрагим кивнул. Шлосберг остановился перед своим скромно бога-тым домом в лесистой местности, называемой "Братья Кнолль", повел Ибрагима в биб-лиотеку и закрыл за ним дверь.

За письменным столом Шлосберга сидел Гидеон Аш.

- Проклятый сукин сын, - сказал он сердито. - Почему ты не связался со мной раньше? - Он вскочил со стула, повернулся спиной и стал глядеть на развертывающийся в окне вид.

Ибрагим подошел к нему сзади, и они стали глядеть вместе. В конце концов они по-вернулись друг к другу, крепко и без слов обнялись. На столе появилось виски.

- Только капельку, - предостерег Ибрагим.

- О чем ты, черт возьми, думаешь? - спросил Гидеон. - Три месяца назад я мог бы разработать что-то вроде сделки, что-нибудь такое. Так или иначе, теперь ты остался с но-сом.

- Таков Израиль, - отпарировал Ибрагим.

- Я бы предпочел быть в Тель-Авиве, чем в Акбат-Джабаре.

- Я бы тоже, будь я евреем.

Возраст Гидеона внезапно дал о себе знать, когда он опорожнил свой стакан и тут же налил из бутылки другой.

- Мы, конечно, дураки, - сказал Ибрагим, - но мы очень надеялись, когда приехали в Цюрих. В конце концов, мы же не в Аммане, а в настоящей западной стране, демократи-ческой. Когда здесь на нас смотрит весь мир, наши делегации, конечно, должны были действовать цивилизованным и разумным способом. Наверняка пресса выражала бы сим-патию моему народу. Я был наивным дитятей. Кому все это нужно? Ну, может быть, евре-ям. Ты знаешь, как мы говорим. "Евреи добрые. Пользуйся этим".

- Они также считают, что могут унижать нас до уничтожения, - сказал Гидеон. - Этого не будет. Нас раньше унижали порочные общества.

Ибрагим на мгновение побледнел при этом замечании. Что толку биться с Гидео-ном?

- Если бы я пришел к тебе с самого начала, результат был бы тем же, что и теперь. Гуманность - последнее, что приходит на ум египтянам и сирийцам. А увековечение не-нависти - первое, и в этом они преуспели.

- Да, это так, - согласился Гидеон. - Эту шараду они будут продолжать, пока тысячу раз не исхлестают дохлую лошадь. А потом еще одна конференция, и еще, и еще. Потом война, еще одна. А ты, брат мой, так и будешь в Акбат-Джабаре.

- Что же нам делать, Гидеон?

- Восстать. Правда, никогда еще революции не происходили среди арабского наро-да, одни только заговоры, священные войны, убийства. О Боже, почему так получается, что вы живете под сапогом военных и фанатичного духовенства?

Ибрагим, не обращая внимания на гнев Гидеона, допил свое виски, покраснел, зака-шялся и попросил еще.

- Ты что-нибудь слышал о моем сыне Ишмаеле? - спросил он наконец.

- Нет. Для Нури Мудгиля почти невозможно связаться со мной в Швейцарии. Слиш-ком много связных могут исказить послание и, кроме того, поставить Мудгиля в опасное положение.

- Понимаю.

- Мне кажется, Ишмаель в безопасности. Боюсь, нельзя то же самое сказать о Джа-миле. Есть у меня контакты с полковником Зиядом. Он мечтает свести с тобой счеты.

- Зияда я не боюсь. Я умею с ним обращаться.

- Конечно, пока ты сохраняешь свое положение, иорданцы не стали бы вести вокруг тебя свои игры, но не недооценивай жестокости Фарида Зияда. Он может являть внешне-му миру цивилизованное лицо, английскую выучку и все такое, но не жди от него мило-сердия. Ты уже не будешь таким же сильным лидером, каким был до отъезда. Вот чего он ждет. Я боюсь за Джамиля.

- Я это знал, уезжая из Палестины, - сказал Ибрагим.

- У меня все еще есть кое-что, чего иорданцы от меня хотят, - сказал Гидеон. - Дай мне договориться о тебе и твоей семье. Я подумаю кое о чем.

- Я не опозорю храбрости моего сына.

- Храбрости ради чего, Ибрагим? Чтобы вырасти террористом? А если бы в той тюрьме оказался Ишмаель? Стал бы ты договариваться о нем?

- Скорее я дал бы Ишмаелю умереть, - ответил Ибрагим без колебаний.

Лицо Гидеона внезапно побагровело от гнева. Он ударил кулаком по столу; он не мог говорить.

- Я пришел не для того, чтобы спорить с тобой, Гидеон. Это ты всегда говорил, что араб живет в фантазиях. Ну, а ты разве не пережил самую большую фантазию из всех? Ты веришь, что вы одолеете арабский мир?

Гидеон устал и окаменел от многих месяцев разочарований. Он снова взялся за бу-тылку.

- Я скажу тебе, чего боится ваш Бен-Гурион, - нажимал Ибрагим. - Он боится, что Израиль кончит тем, что превратится в левантийскую страну, живущую так же, как и мы.

- О нет, - огрызнулся Гидеон, - этого не будет, потому что мир для нас - ценность. Ценность для нас - любовь. - Он вскочил со стула и начал ходить туда и обратно, как в клетке. - Я приехал сюда, в Цюрих, веря, что хотя бы на йоту правда, разум проникнут в те запертые склепы, что вы носите в ваших головах. - Он наклонился через стол к лицу Ибрагима. - Что за порочное общество, религия, культура... что за человеческое сущест-во... может производить эту вулканическую ненависть... что знает только ненависть, вос-питывает только ненависть, существует ради ненависти? Что ж, позволь умереть своему сыну. Будь гордым, хаджи Ибрагим.