Элизабет Тюдор: Человек-шок

-- Не трогай книгу. Я не ведаю, куда они держали путь.

-- Неверный ответ, - сказал Гильберт, вырвав страницу и отбросив ее на пол.

-- Нет, не вырывай листы, я ничего не знаю.

-- Чем дольше ты притворяешься, тем тоньше твоя книжечка.

Охранник вырывал страничку за страничкой, и сердце заключенного бунтовало от негодования.

-- Я не знаю! Не знаю! Не знаю! - вопил он, но офицер сомневался в его искренности. - Молю, не тронь мою книгу...

-- Молишь? - с издевкой бросил тот. - Выложи планы Скотта и Паркера, и я верну тебе это, - захлопнув книгу, потряс он ею в руке. - В противном случае не видать тебе больше никаких книг из библиотеки.

-- Хорошо, хорошо, я скажу тебе, где они...

Зек что-то пробормотал, и Гильберт, не расслышав его, подошел поближе. Это было его ошибкой. Узник стянул перчатку с руки и молниеносно ухватился за кисть охранника. Тот встрепенулся, хотел отдалиться, но Человек-шок держал его мертвой хваткой. Гильберт завопил и затрясся от болевых ощущений, приносимых сильным электрическим разрядом. Заключенный радовался его мукам и злобно повторял: "Умри! Умри! Умри!". Он был не в себе, зверь, которого он схоронил в своей душе, вновь воскрес. В нем снова пробудилась жажда убивать.

На крик Гильберта прибежали охранники, они поразились увиденному. Офицер лежал на полу и дергался в смертных конвульсиях, а рядом, прикованный к стене, сидел узник с книжкой в руке и оплакивал каждую потерянную страничку.

Дарела Паркера нашли на следующее утро на рифах "Малого Алькатраса". А Джона Скотта обнаружили на скалистом берегу у моста Голден Гейт подростки. Он доплыл до самого форта Пойнт, и ему не хватило совсем немного, чтобы попасть в Сан-Франциско. Подростки сообщили в полицию о найденном теле неизвестного мужчины. Полицейские обнаружили, что человек этот получил множество ушибов и окоченел, но все еще был жив. По одежде они быстро определили, что это был беглец из Алькатраса. Он был без сознания, и инспектор, понимая, что каждая секунда дорога, немедленно отправил его в военный госпиталь армейского городка. У Джона была гипотермия из-за долгого пребывания в ледяной воде. Уже на следующий день оправившегося от шока заключенного отправили обратно на Алькатрас. Пробыв некоторое время в тюремном госпитале, он вернулся в свою прежнюю камеру, но не застал друга-соседа. От Томми он узнал о трагедии, произошедшей в ночь его побега, о гибели Гильберта и заочном приговоре, вынесенном убийце.

На Алькатрасе не было условий свершить смертную казнь и приговоренного должны были отвезти в Сан-Квентин, где его ожидала газовая камера. Однако утром сопроводители-охранники не обнаружили узника в камере. В стене вокруг окна была небольшая дыра, оттуда и выбрался наружу Человек-шок. Он продолбил ее в штормовую ночь, поэтому никто не услышал и не узнал о его деянии. Спрыгнуть с такой высоты и остаться в живых было невозможно, и охранники предположили, что он умер. Его тело искали, но так и не нашли.

-- Вероятно, течение унесло его в океан, - заключил свой рассказ Томми. Он помолчал с минуту, удрученный воспоминаниями. - Ах да, чуть было не забыл! Это я нашел на его столе, оно предназначено тебе, - протянул он Джону сложенную несколько раз бумагу. - Я никому это не показал.

Скотт, поняв намек, кивнул и торопливо направился в свою камеру, чтобы ознакомиться с содержанием послания. В самом верху пожелтевшего листа, вырванного из книги Гарсиа Лорки, над газеллой было нацарапано осколком красного кирпича:

Моему доброму гению Джону Паулу Скотту.

От друга, ставшего вольным ветром.

Газелла о темной смерти

Хочу уснуть я сном осенних яблок

и ускользнуть от сутолоки кладбищ.

Хочу уснуть я сном того ребенка,

что все мечтал забросить сердце в море.

Не говори, что кровь жива и в мертвых,

что просят пить истлевшие их губы.

Не повторяй, как больно быть травою,

какой змеиный рот у новолунья.

Пускай усну нежданно,

усну на миг, на время, на столетья,

но чтобы знали все, что я не умер,

что золотые ясли - эти губы,

что я товарищ западного ветра,

что я большая тень моей слезинки.

Вы на заре лицо мое закройте,

чтоб муравьи мне глаз не застилали.

Сырой водой смочите мне подошвы,

чтоб соскользнуло жало скорпиона.

Ибо хочу уснуть я - но сном осенних яблок -

и научиться плачу, который землю смоет.

Ибо хочу остаться я в том ребенке смутном,

который вырвать сердце хотел в открытом море.