Вячеслав Рыбаков - Звезда Полынь

— Если б ты влюбилась в меня до зеленых соплей, я бы не возражал.

— Да я знаю, Степушка, — почти пренебрежительно ответила она. Оглядела его каким-то новым, пробующим взглядом. Чуть усмехнулась. — Степка-растрепка… Причесать тебя, что ли?

— Нет, ты объясни, — чуть хрипло сказал он. — Почему это не с руки?

Раз уж пошел решительный такой разговор — не Корхового в том, увы, заслуга, не он вырулил, а она, ну и ладно, — надо было разъяснить тему раз и навсегда.

— Налить еще чаю?

Он набычился.

— Нет.

Она встала.

— Хочешь, музыку послушаем?

Он не сразу сообразил, что ответить. Слишком внезапным был переход от интимного к светскому. Откашлялся, стараясь поскорее справиться с накатившим возбуждением и овладеть собой.

В чем разница между обладанием и самообладанием? После самообладания поговорить не с кем.

— Н-ну давай! — залихватски поддержал он нелепую идею. — Моцарта или Сальери?

Она усмехнулась, мимолетно оценив его юмор. Проходя мимо, пренебрежительно повела плечом.

— Да ну ее, эту Европень.

Он встал и, ловя себя на том, что, в который уже раз послушно семеня за Наташкой, напоминает, наверное, водевильного лоха, опять поплелся за нею вслед. Пришли снова в комнату. Наташка легким пролетом руки показала ему, в какое кресло сесть (а то бы он сам не догадался — не так уж много, прямо скажем, в комнате насчитывалось посадочных мест!), и с сухим треском вывалила перед ним на журнальный столик с десяток дисков. Ну, следовало ожидать. «Акупунктура разума», «Китайская флейта», «Бамбук на ветру», «Чайный дзен»… А вот и вовсе «Гу юнь» какой-то…

— Ты сто, — проговорил он тонким противным голоском, — китайская сипиона по клитьке Маленькое лисовое зёлнысыко?

— Угу, — сказала она. — И перуанская, — она сняла с полки и показала ему несколько дисков со слегка варьирующимися изображениями на обложках: вдали — длинные заснеженные хребты под пронзительно-синим небом, поближе — странные ступенчатые пирамиды. На дисках было написано «Музыка Анд — 1», «Музыка Анд — 2»… Корховой уважительно поднял брови. Наташка убрала андские диски и показала ему еще пару — с пустынями и верблюдами один, с пустыней и без верблюдов другой — только барханы, барханы, барханы без конца… — И иранская, разумеется. Два года назад товарищ аятолла Хоменюк наградил меня за беспорочную службу именным хиджабом с золотыми детонаторами. — Она повернулась и задумчиво перетасовала диски в ладонях. — Вот этот мы и поставим… Обожаю этномузыку. Ты кури, если хочешь, я же знаю, у тебя вон пачка сигарет в кармане топорщится. Я чего-нибудь под пепелку придумаю.

— Я курю, только когда пью, — сказал он честно.

— Смотри, сколько сразу пользы появится, если ты перестанешь пить, — сказала она.

— Да я ж не алконавт, я просто широкая натура.

— Какая у тебя натура, можешь мне теперь не рассказывать — сама насмотрелась, пока ехали.

— Чего? — опасливо спросил он, в сущности, совершенно не желая, чтобы она ответила. — Хорош был?

— Змей Горыныч.

— Это как? Огнем дышал?

— Огнем, водой, медными трубами… Всем, что было. Хорошо, у меня пакет в кармане случился — успела подставить…

Хоть сквозь землю провались — а ничего уже не поправишь. И Корховой просто смолчал, сгорбившись в кресле. Но Наташка и не ждала ответа. Опять положила ногу на ногу. Ох…

Проигрыватель заныл.

— Слушай.

Не то мужской, не то женский протяжный голос вывел какое-то «Расул улла иль алла», или как-то этак — и буквально через пару минут Корховой понял, что ему — нравится. То есть — даже не то слово… Он совсем такого не ожидал, приготовился просто поскучать, коль уж взбрела женщине в голову блажь… Корховой никогда не видел песка больше, нежели в песчаном карьере, что в двух километрах от деревни, и даже там по застарелым склонам росли зеленые, полные влаги кусты, а внизу стояли теплые лужи, в которых они, огольцы, с визгом купались да ловили головастиков. Но знакомая всем смертным тоска, на сей раз обернувшись вроде бы предельно чужим напевом, настигла его и проколола насквозь, и Корховой вдруг ощутил себя кораблем пустыни, мерно бредущим от оазиса к оазису, от колодца к колодцу сквозь ослепительное мертвое марево без конца и края, и под ороговевшими копытами — каленый песок, обжигающий, как вулканическая лава, и сыпучий, как день за днем. Да это же не пустыня, это жизнь, понял он.

Наташка, чуть встряхнув головой, поднялась и подошла к окну; встала к Корховому спиной.