Андрей Столяров - Нон-стоп

– Так ты… риэлтер… оказывается?..

– А ты… значит… ты… выставки организовываешь?..

Марита уже совсем расползлась. Она смахивает с глаз слезы и в изнеможении, точно ослепшая, трясет пальцами. Отворачивается к окну и, видимо, чтоб успокоиться, несколько раз сильно, закидывая лицо, вздыхает.

Смех ее теперь похож на икоту. Впрочем, и смеха особого нет, скорее – подергивание, конвульсии, странные всхлипы, придавленные ладонью. С ней вообще что-то не то. Она тычет пальцем в стекло, указывая наружу – смотри, смотри…

Он, приподнимаясь, перегибается через стол.

Снаружи – тусклая темнота. Небо затянуто грузной дождевой дрянью. Не горит ни один фонарь. В доме напротив – желтые, помаргивающие размывы свечей. А через двор, огибая кустарник, отмеченный по краям мокрой листвой, неторопливо, словно совершая обход, бредет, переваливаясь, некий удивительный человек. Деталей во мраке не разобрать, но почему-то кажется, что голова у него большая, точно котел, плащ на спине топорщится, вздутый горбом, а руки, высовывающиеся из одежды, достают чуть ли не до земли.

Вот он останавливается напротив парадной, поднимает голову, вглядываясь, вероятно, в верхние этажи, и так – застывает, будто не чувствуя капель, падающих на лицо.

Все – в странном безмолвии.

Не слышно даже дождя.

– Что это?… – сдавленным, приглушенным шепотом спрашивает Марита.

Жизнь, между тем, продолжается. Продолжается, катится дальше, какие бы заторы ни возникали. Никуда от нее не деться – шуршит на паучьих лапках. Он это чувствует по дрожанию в сердце. Свет – не свет, выключили – не выключили, а ехать ему все равно надо. Если уж обещал Забрудеру присмотреть за отправкой, значит следует присмотреть. И если есть хоть малейший риск, что Митяй подведет, значит нельзя выпускать Митяя из поля зрения. В крайнем случае, самому съездить за ним, взять за шиворот, привести. Тогда еще можно быть в чем-то уверенным.

В таком духе он и высказывается.

– А как же я? – растерянно спрашивает Марита. – Мне тут оставаться одной – знаешь, тоже не очень…

От окна она уже отвернулась. Теперь стоит у стола, сжав кулачки, притиснув их к горлу. Чувствуется, что внутри у нее – колкий озноб.

– Подожди… Подожди…

Он объясняет, что, к сожалению, ехать придется. Специфика его нынешних дел такова: ни на мгновение оторваться нельзя. Если что-нибудь грохнется, потом будет не разгрести. А что касается «оставаться одной», то, честное слово, бояться нечего. Просто не отзывайся, запрись. Ну, какая-нибудь ерунда, сбой, кабель где-нибудь закоротило. Со всего района сейчас, наверное, звонят в аварийную. Покоя им не дадут. Вот увидишь, минут через тридцать уже наладят.

Уверенности в его голосе, впрочем, нет. Слова выпархивают и тут же, лишаясь сил, распадаются. Такая страна: может произойти все что угодно. И сутки будешь без электричества мучаться, и двое суток, и трое, и неделю, и месяц. Никого это не интересует.

И еще меньше уверенности остается, когда он распахивает дверь на лестницу. Он как-то не ожидал, что обнаружится там такой плотный мрак. Ничего, ни единого проблеска света. Не видно даже ступенек, идущих вниз. Шагнуть туда – все равно что нырнуть в сонную жуть. А ведь спускаться ему целых пять этажей. Это как? Оступишься – полетишь кувырком. И кроме того – пугающая глухота. Будто он действительно провалился в потусторонний мир. Никто не дышит. Никто ниоткуда не поднимается. И если постучать в любую из соседних квартир, никто не откроет.

А на площадке первого этажа, где темнота, вероятно, еще ужаснее, принюхиваясь, поворачивая сырое лицо, бесшумно топчется тот, кто брел через двор.

Как его миновать?

– Нет-нет-нет… Нет-нет… – пятясь назад, в квартиру, шепчет Марита.

Некоторое время они обсуждают, что делать дальше? Нельзя ли, например, спуститься вниз со свечой, а потом Марита, когда его доведет, поднимется с ней обратно?

Марита, правда, категорически не согласна. Она одна не пойдет. Нет-нет, ни за что! И потом, чем поможет свеча? Крохотный огонек, тонущий в стеарине, выглядит совершенно беспомощным. Что он против окружающей тьмы?

А как у нас с огнем вообще?

– Всего две спички, – напоминает Марита.

И добавляет, что коробок она все равно не отдаст. Не дай бог, свеча погаснет. Как ей тогда?

– Даже не думай, – заявляет она.

Он, впрочем, и сам не жаждет ступить в загробную темноту. Неизвестно, что там его ждет. Положение складывается безвыходное. Значит, ни добраться до места работы, ни даже позвонить и справиться, что там у них, он не сможет. А как же Митяй, которому все до лампочки? А как же Гриша Пислян, пылающий чрезмерным энтузиазмом? И как же, наконец, Лорхен, которая с половины одиннадцатого будет его ждать? Скольких людей он подведет! А с другой стороны, может быть, и бог с ними? Стыдно признаться, но в эти минуты он испытывает даже некоторое облегчение. Не надо никуда бежать, никуда торопиться, не надо договариваться ни о чем, ничего контролировать. Не надо никому улыбаться, пожимать рук, обмениваться визитками. Не надо, давать обещания, которые, разумеется, никогда выполнены не будут. В конце концов, у него форс-мажорные обстоятельства. А если так уж необходимо, чтоб кто-нибудь проследил за отправкой, пусть сдернут Забрудера. Хватит ему надувать щеки. Пусть снимет пиджак и займется делом. Порастрясет свои килограммы. В общем, ничего страшного, как-нибудь обойдется.