Андрей Столяров - Нон-стоп

Бог с ним, там видно будет.

Что заранее переживать?

За это время перед ним дважды неторопливо проходит Марита. Сначала из кухни в комнату, расстегивая жакет, и он, не прекращая разговора с Забрудером, знаками показывает ей, мол, давай-давай, а она тоже знаками отвечает: сейчас-сейчас. А потом – из комнаты в кухню, и там сразу же начинается хозяйственное копошение. Что-то стукает, звякает, шаркает, передвигается. Шумит, вырываясь из крана, вода, хлопает холодильник.

– У меня – полчаса! – кричит он, преодолевая звуковую завесу.

– А у меня – все готово!..

Он соображает, что Ершику, который у них заведует транспортом, можно, видимо, не звонить. И даже лучше ему не звонить, пусть Ершик немного придет в себя. Ершику за последние трое суток досталось. А вот, Митяю, который будет эти контейнеры сопровождать, напротив, следует позвонить немедленно. Потому что если Митяю немедленно не позвонить, то через час выяснится, что Митяй, задрыга, пальцем не пошевелил. Вещи не собраны, документы, кои полагается сверить, в глаза не видел, Лежит пузом вверх на тахте, смотрит по телевизору очередную бодягу. Чего, собственно? Времени еще – вагон…

Митяю надо обязательно врезать.

Вот так это происходит. Он тянется к трубке, чтобы врезать Митяю. В голове у него – сорный гул, оставшийся от рабочего дня. День-то начался в семь утра; когда закончится – неизвестно.

Вот он тянется к трубке, мысленно подбирая для Митяя увесистые слова.

Тянется к трубке.

И в этот момент в квартире отключается свет.

Так это происходит. Свет отключается, и сразу же, будто уйдя под воду, сникает урчание холодильника. Впечатывается в глаза темнота. Он не понимает, откуда такая душная темнота. Не должно быть такой непроницаемой темноты.

– Ай!.. – испуганно вскрикивает Марита.

У нее что-то падает, нервно дребезжит по линолеуму. Что-то металлическое, тяжелое, крутясь, дзинькает о ножку плиты.

– Ай!.. Света нет!..

– Я – иду. Стой на месте, – предупреждает он.

Не выпуская трубки из рук, – не видно, куда ее положить, – он осторожно, трогая пальцами стены, пробирается по коридорчику. Как во сне, надвигается смутный дверной проем, углы кухонного гарнитура, квадрат окна, отмеченный контурами штор по бокам.

Слева – обозначается по дыханию фигура Мариты.

– Осторожно, здесь нож где-то упал, – в свою очередь предупреждает она.

Теперь понятно, почему такая отчаянная темнота. Свет вырубился не только у них – видимо, по всему микрорайону. А может быть, даже и больше. За окном – пространство двора, высверкивающее дождем, тяжесть сырого воздуха, глыбы домов, притиснутые друг к другу. И между ними, в огороженном садике – слабое водяное мерцание листьев.

Все – еле-еле угадывается.

– Что-то не то, по-моему, – сообщает Марита.

Голос у нее встревоженный.

Ему тоже не по себе. Он кладет трубку, которую до сих пор держит в руках, и со второй попытки, не сразу нащупывает щечку приемника. В тесноту кухни врывается энергичная скороговорка: столкнулись на переезде два поезда, упал самолет, в торжественной обстановке открыт новый участок Ушаковской развязки… А теперь – к новостям культуры…

Они напряженно вслушиваются.

…Застрелен директор областного ансамбля… Трагедия произошла… Милиция ведет розыск преступников…

– Вот видишь, – говорит он. – Все в порядке.

Вспоминает, что надо обязательно врезать Митяю. Пытается отыскать трубку, сунутую куда-то секунду назад, и вдруг до него доходит, что если электричества нет, то и квартирный телефон работать не будет.

У него отключена «база».

– Дай-ка мне на минуту твой сотовый.

Марита удивляется:

– А что такое?

– Ну… У меня… Оставил в машине…

Чувствуется движение в темноте. Марита, кажется, поворачивается, наталкивается на дверцу шкафчика, захлопывает ее, отодвигает от края что-то невидимое, а потом виноватым, цыплячьим голосом сообщает, что ее сотовый телефон сдох часа три назад. Вчера забыла подзарядить. Думала, хватит, дотянет до дома, разумеется, не хватило. Как это обычно бывает. Вот, сейчас собиралась этим заняться.

Они немного растеряны. Только что все нормально. И вдруг из привычного мира – в какую-то глухоту, без верха, без низа. В какую-то топь, стискивающую сознание. Ничего уже не понять. Что это там – радио на стене? Или просунулась с той стороны бугристая морда? На столе – ком салфетки? Или вползают из ниоткуда бледные извивы кошмара? Трепетом прикасается неизвестность. И потому когда он преувеличенно бодрым голосом спрашивает Мариту, как у них в доме насчет свечей, та радостно вскрикивает и отвечает, что свечи у них, к счастью, имеются. Такое удивительное совпадение. Она недавно искала по всем отделениям кофемолку – вот, пожалуйста, ты только стой на месте, не шевелись…