Йен Макдональд - Камень, ножницы, бумага

Запах смерти в комнате больной девочки настолько силен, что кажется неодолимым. Не так-то легко научиться его чуять, но, познав хоть раз его вонь, вы уже никогда до конца не можете от него избавиться. Я приваливаюсь к дверной раме, пытаясь справиться с собой.

– Не ест, не разговаривает, не просит о помощи. Ничего не делает, только лежит и глотает таблетки, – говорит миссис Морикава голосом человека, настолько свыкшегося с болью, что она становится близким другом.

Девочке лет пятнадцать – шестнадцать. Тот самый возраст! Эта болезнь любит юные жертвы. Аноксерия, булимия, нарушения обмена. Сейчас для нее придумали новые названия и черты, но ее имя осталось прежним – самонеприятие, ее лик – саморазрушение. Доктор, который назвал ее болезнью духа, был прав. Мас тихонько выругался, из уважения к присутствующим – по-английски.

В углу на полке телевизор, к нему прицеплена камера Sony размером с ладонь. На экране двадцать два мужика в шортах гоняют пестрый черно-белый мяч по астрополю. В правом нижнем углу два лица: старик и старуха. Сквозь маленькую камеру фантомы умерших дедушки и бабушки смотрят на любимую внучку из Чистой западной страны Амаретсу. Когда два хенро попадают в их поле зрения, они улыбаются и кивают нам из-за пределов жизни.

Если девочка и заметила нас, пока мы водили своими альбомами и молились над ее кроватью, она никак этого не показала. Миссис Морикава, кажется, удовлетворена, она благодарит нас и за потраченное время, и за наши молитвы. Дух Дайцы спасет ее дочь. Она верит. Неверящий гайдзын, я ощущаю вину, чувствую себя мошенником, странствующим продавцом дождя, бродячим торговцем змеиным жиром.

За отбивными (мы пользуемся древним буддистским эвфемизмом, называя кабана «горным китом», чтобы обойти запрет на мясо) трое сыновей миссис Морикава и ее младшая дочь расспрашивают нас о паломничестве. Если они и узнали Маса, то воспитание не позволяет им надоедать ему вопросами о кабуки. Подали печенье и чай. Младший мальчик приносит большую корзину с банками пива. Мас считает, что, совершив доброе дело, может не придерживаться запрета на алкоголь и пьет в свое удовольствие. Остальные присоединяются к нему только, из вежливости. Я воздерживаюсь. В желудке я чувствую боль. Это не мышечные спазмы, не реакция на непривычную кухню миссис Морикава. Острые когти нравственной дилеммы рвут мои внутренности. Я могу спастись и заслужить проклятие. Могу заслужить проклятие и спасти.

– А где мистер Морикава? – спрашивает Мас, чувствуя себя весьма раскованно под действием 8,5 процента алкоголя.

– Уже три года, как умер, – отвечает миссис Морикава. – Он погиб в Одиннадцатом храме. Там поселились акира. Он не мог смириться с мыслью, что они превращают в сортир одну из святынь Сикоку. Во многих отношениях он был довольно глуп, но все же не настолько, чтобы отправиться туда одному. В то время компания «Тоса секьюрити» выкупила полицейские контракты по обслуживанию долины, и в качестве жеста доброй воли они провели операцию против разбойников и мелких горных банд, включая шайку акира в Одиннадцатом храме. Это было ужасно. Звуки стрельбы гремели по всей долине. Мы видели вспышки разрядов. В конце концов мой муж не смог больше сидеть и слушать, как они разрушают его любимый храм. Он пошел наверх, пытаясь их образумить. Боевик ToSec убил его по ошибке, спутав с одним из акира, хотя у него был с собой белый флаг. За два месяца до этого он как раз прошел интельразгрузку. Они отвезли его микрочип за Внутреннее море в Одиннадцатый регенератор Осаки. Он в тех местах жил в детстве. В этом году страховые премии выросли на двадцать процентов, и ToSec посылает своих агентов в каждый дом, чтобы люди не тянули с оплатой.

Когда пилигрим идет по стопам своего учителя, у него нет возможности выбирать путь. Делай, как сделал бы он. Болью придется пренебречь.

Извинившись, я оставляю своих сотрапезников и иду в сарай. Свет вспыхивает автоматически. С сеновала на меня с любопытством смотрят забавные котята, они планируют вниз на своих крыльях-перепонках, приземляются рядом со мной, мурлыкают и трутся о мои ноги. Он лежит именно там, где я его оставил – на дне левой велосипедной сумки. Органические батареи все еще заряжены, а в принтере новый картридж биораспадающейся бумаги. Любые мои слова вызовут только страх и смущение, а потому я молча проскальзываю мимо большой кухни в фермерском доме и направляюсь в комнату больной девочки. Никаких свидетелей: я выключаю телевизор и камеру, отправляя бабушку с дедушкой в их кибернетическое чистилище. За оконным стеклом танцуют ночные мошки. При свете луны я устанавливаю демонический ящик.