Баррингтон Бейли: Столпы вечности

Хитон представил его человеку по имени Мадриго, который в итоге стал Воозу наставником. Мадриго был безразличен к невежеству мальчика; он сразу заявил, что никакого значения это в данный момент не имеет. Вооз сперва пытался, наученный опытом Корсара, доискаться каких-нибудь выгодных послаблений для себя, даже манипулировать окружающими. Но отклика не нашел и вскорости оставил это занятие.

Он начал, напротив, имитировать поведение окружающих: терпеливую рассудительность, отношение к людям как априорным носителям доброй природы — ибо все разумные существа, наставлял его Мадриго, суть обычные жители одного-единственного города, вселенского города.

Однако важней всего было отношение к самому себе, которому Мадриго его обучал. Ментальное состояние, бывшее целью столпников, называлось атараксией — невозмущенным сознанием, стоическим равнодушием к происходящему.

— Все преходяще, все произвольно, и в то же время — неизбежно, — говорил Мадриго. — Что бы ни происходило, принимать его надлежит без отвращения, даже если оно дурно, и без чрезмерной радости, даже если оно приятно. Тайна жизни заключена в невозмущенном состоянии сознания.

— Но нельзя же приказывать своим чувствам, — пробормотал Вооз.

— Поэтому ты здесь. Ты научишься распознавать свои чувства и не позволять им овладевать собою. Увидишь.

И он научился. Благодаря Мадриго он совершил поразительное открытие: осознал, что его чувства — не самая важная вещь на свете, даже для него самого. Он обучился отстраняться даже от самых досадных эмоций, рассматривая их как посторонние объекты. Когда это произошло, он обнаружил, что восприятие его несколько обострилось, а внимание сделалось более цепким. Постепенно он обнаружил также, что за сравнительно грубыми эмоциями, основанными на упрямстве, сокрыты более тонкие и широкие — сочувствие другим людям, наслаждение более мягкое и рельефное, нежели он мог представить. Но Мадриго остерегал против привязанности к ним. Надлежало всегда помнить, что мир в определенном смысле иллюзорен.

Это Вооза поставило в тупик.

— Но он мне кажется вполне реальным, — фыркнул он.

— Так и есть; он реален, но неспособен самостоятельно поддерживать свое существование. Что бы ни случалось, оно проходит и тает, растворяется в небытии, пока не происходит снова.

Вооз не понял смысла последних слов Мадриго, пока, спустя некоторое время, не начал постигать космологию столпников. Мир в действительности состоял из огня разума, как столпники обозначали недифференцированное сознание. В этом огне разума что-то случилось; стали возникать разрежения и уплотнения, сделавшие его неравномерным. Движения эти привели к дифференциации физических элементов. Стала развиваться звездная вселенная, элементы — комбинироваться бесчисленным множеством способов. Но огонь разума пребывал вовеки, хотя и умаляясь как качественно, так и количественно, постепенно огрубев до такой степени, что его проявлением сделались индивидуальные сознания органических разумных существ.

Так возникла Вселенная: сформировалась из мирового огня разума. Но лишь на определенный срок. По прошествии бесчисленных миллиардов лет настала фаза ее коллапса, завершившаяся исчезновением в огне — огне разума, чистейшей мыслимой форме огненной стихии. Элементы растворились в нем, погрузились в изначальное латентное состояние. Так и закончился мир. Но не навсегда. Спустя столь же продолжительный период времени процесс начался снова, в точности повторяя себя. Вселенная возникла опять, в точности уподобившись себе прежней. Каждый атом, каждый индивид, каждое событие повторились, идентичные с точностью до мельчайших деталей. Ничто не изменилось от вечности до вечности.

Космическая осцилляция носила фундаментальный характер. Два столпа вселенской стабильности. И действительно, они являли собою первейшее проявление вселенского закона полярностей, на коем зиждилось все материальное.

Столпники, падкие на символы, изображали такой закон двумя столпами: положительным и отрицательным. И были у сих столпов имена, пришедшие из преданий глубокой древности: Иоаким и Вооз.

Концепция потрясла мальчика-инвалида. И, на более глубоком уровне, разрешила его личностную проблему. Появившись в Тете, он постоянно испытывал потребность взять себе новое имя. Трудность заключалась в том, что все имена, слышанные им, казались чужими, неподходящими. А теперь, игнорируя возможные обвинения в претенциозности и мании величия, он решил взять себе имена, символизирующие перерождение его как личности и указывающие на новые ментальные горизонты, которые должны были перед ним открыться.