Георгий Ефремов - Из железного плена

Все это очень походило на лазарет. Ровного серого цвета матовые стены, маленький металлический стол, невысокая кровать, окно, словно висящее над бескрайним океаном. И незапертая дверь, которую лучше не трогать. Больше ничего. Даже не просто лазарет, а палата душевнобольных. Именно такие палаты должны быть в психиатрических лечебницах!

Ивашов еще раз подошел к окну — тысячный раз за эти несколько дней — и снова заглянул вниз. Ультрамариновая насыщенная глубина вдали серела и сливалась со свинцовым небом. Внизу, почти у самого основания здания, черные неспокойные волны резались о бесчисленные каменные скалы с изломанными гранями и длинными зубьями. Волны были видны с такой высоты, звуки не проникали сквозь тройное остекление рамы. Казалось, что комната неподвижно зависла в воздухе вопреки всем физическим законам, а под ней так же плещутся и бьются о камни пружинистые покатые валы.

Зашторенное плотными облаками небо просачивало скудный хмурый свет, как раз под стать настроению.

Утро.

Ивашов отошел oт окна и вернулся к кровати.

Ровное серое небо, ровные серые стены, серое покрывало кровати, серый металлический отблеск стола. Нет, здесь положительно можно сойти с ума! Абсурд! Палата для душевнобольных! Интересно, они таким образом надеются склонить его на свою сторону! Глупость какая-то!

Александр сдвинул брови и возмущенно прищелкнул пальцами. Три дня в этой серой тюрьме… Нет, конечно, они хотят, чтобы он «созрел»…

Ивашов поднялся, прошел вперед и сел за письменный стол. На его гладкой блестящей поверхности одиноко; лежал крупноформатный блокнот и авторучка. Нестерпимо захотелось писать. В голову тут же полезли формулы, перед глазами вставали отчетливые детальные чертежи, которые так и просились на бумагу. Они должны быть написаны!

Ивашов взял ручку, и она замерла над чистым листом.

Сзади, он это чувствовал, где-нибудь на потолке притаился телемонитор, впиваясь хищным взором, выслеживая, выжидая. Александр резкими движениями опустил ручку на бумагу и твердо вывел:

«Писать ничего не буду!»

Потом тяжело вздохнул и отшвырнул ручку в угол.

Три дня молчания. Три дня опустошающей душу тишины и неизвестности. Неужели они ждут, что у него не выдержат нервы? Или, быть может, надеются, что это сильнее его, что это обязательно вырвется наружу? Да, наверное, именно так. Никто ведь не знает, как поведет себя человек в подобной ситуации. Им наверняка известно, что ему снятся сны, и их интересует полный чертеж. И еще они справедливо предполагают, что молчать об этом человек не в силах. Однако они не учли одно немаловажное обстоятельство — волю. Волевой контроль способен загнать до поры до времени сны в бесконечные глубины подсознания, это уж он знает твердо. Странно только, что до сих пор они не попытались развязать ему язык с помощью инъекций обезболивания. А может быть, уже пытались, ну, например, когда его в бессознательном состоянии перевозили на этот островок?

«Почему островок? — тут же спросил себя Ивашов, — может быть, Институт расположен на каком-нибудь материке, у океана?» Александр пожал плечами и закрыл глаза, хотя спать ему не хотелось. Хотелось, пожалуй, кофе.

«Что ж, — подумал Ивашов, — сейчас мы проверим телемониторы».

Он поднял с — пола авторучку и крупно вывел на бумаге под своей предыдущей надписью:

«Хочу кофе!»

И поставил два восклицательных знака.

Подумал и написал то же на английском.

Отошел от стола и вопросительно посмотрел на потолок.

Тишина. Делают вид, что за ним никто не наблюдает.

Александр подошел к кровати и рухнул на упругую поверхность. Значит, завтрак будет в обычное время.

Тут же нахлынул острый приступ тоски по родине, возникло щемящее чувство оторванности от друзей и знакомых, от всего того мира, который он привык считать своим.

Где он находится? В какой части света?