Георгий Краснов - Треснутая трубка

— Не бойся. Состояние твоей бабушки хорошее. И операция прошла нормально.

Прошли томительные три дня. На четвертый день их, наконец, пустили к Акулине Мусимовне. Медсестра выдала им белые халаты и предупредила, что задерживаться в палате больше десяти минут нельзя.

Акулина Мусимовна лежала у окна, на угловой койке. Она заметно похудела, лицо ее стало какое-то совсем белое, а морщины на лбу — еще глубже.

Мать села на табуретку ближе к больной, Никон же, чуточку оробевший, встал у окна, в изголовье, и стал молча слушать их разговор. Ему подумалось, что напоминанием об умершем брате он может взволновать больную, но и то, что его нетерпеливо ждут Саша с Лидой, не давало покоя. Выручила сама Акулина Мусимовна, вдруг обратившись к нему:

— Ну, как там с тем письмом у тебя, Никон?

— Перевели мы его! До конца! Нам помогла одна библиотекарша, она сама — полячка, — обрадовавшись, начал быстро рассказывать Никон. Торопливо прочитал ей перевод, поделился даже мыслями о том, что партизаны иногда меняли свои имена, и добавил: — И вы, Акулина Мусимовна, тоже ошибались…

— Как это так — ошибалась?

— Он служил и воевал не на Черном море!

— Что-то не понимаю я тебя, сынок, — тихо сказала Акулина Мусимовна, перебирая пальцами худых, с опухшими венами, рук.

— Ваш брат Василий Мусимович воевал против фашистов на Балтийском флоте!

— Постой-ка… а почему ты так думаешь?

— Помните, вы показывали нам с Сашей фотокарточку Василия Мусимовича? Тогда мы к ней не очень хорошо пригляделись. А когда пришли кормить ваших кур, всмотрелись получше. И знаете, что написано на бескозырке Василия Мусимовича? «Балтийский флот»! Все буквы хорошо видны!

— Во-он как! — Акулина Мусимовна попыталась поднять подушки повыше, но все время думала, что Вася был на Черном море. Да и то сказать — не любил он вспоминать о войне…

— А вы знаете, Акулина Мусимовна, ведь Балтийское море граничит с Польшей. Вот мы и подумали, что Василий Мусимович вполне мог попасть как-то к польским партизанам.

Акулина Мусимовна задумалась, но ничего не сказала.

— Я вам снова то письмо на чувашском языке принес, Акулина Мусимовна, — продолжил Никон. — Посмотрите еще раз — может, его все-таки ваш брат написал, а?

— Ну, дай-ка тогда. Пригляжусь…

Оказывается, не зря предупреждала сестра, что больной нельзя разговаривать долго. Рука, в которой Акулина Мусимовна держала письмо, заметно дрожала. Но старушка все равно несколько раз просмотрела письмо от начала до конца. Потом подняла глаза на Никона.

— Нет, не похоже, что он писал…

— Совсем не похоже? — почувствовав, что все их надежды рухнули, тихо спросил Никон.

— Нет, это не Васина рука. Да и… писали-то к отцу, а наш отец умер, когда мы с Васей совсем маленькими были. Нас дедушка с бабушкой вырастили… Так и расскажи своим товарищам. Не может такого быть, чтобы Вася ни разу не проговорился, что ходил в партизанах…

Мать Никона, выйдя из больницы, сразу пошла на работу, на свою швейную фабрику. Никон же сел в автобус и сошел на остановке, которая была как раз перед домом Акулины Мусимовны. Он решил дать ее курам крупы сейчас же, чтобы потом не бегать еще раз. Заходя в чулан за крупой, он оставил дверь сеней открытой и, когда выходил обратно, две курицы и петух уже забрались в сени. Петух и одна курица выбежали во двор, а вторая, отчаянно закудахтав, взлетела и села на полку, прибитую к дощатой стенке чулана. Никон махнул рукой, чтобы спугнуть ее, она и не подумала вылететь в открытую настежь дверь, а закудахтала еще сильнее и, громко хлопая крыльями, исчезла на чердаке. Никон подумал, что она, успокоившись, опустится оттуда сама, вышел во двор и насыпал остальным курам крупы. Но беглянка, продолжая кудахтать, забилась, видимо, в самый дальний угол чердака. Никону ничего не оставалось, как самому забраться туда по приставной лестнице.

На чердаке было темно и пахло сухой пылью. Никон осторожно двинулся вперед и вдруг, споткнувшись обо что-то, упал на вытянутые вперед руки. Перепуганная насмерть курица перелетела через него и скрылась в светлом проеме сеней. Наглотавшись пыли, Никон чихнул и зашарил впереди себя руками. Пальцы его нащупали угол какого-то ящика. Глаза начали привыкать к темноте, и Никон, потирая ушибленное колено и ругая про себя непутевую курицу, присел на ящик. Нет, оказывается, это не ящик, а сундучок и притом незапертый — сбоку была просто накинута защелка. Никон откинул ее и, зная, что поступает нехорошо (но разбирало любопытство), начал осторожно приподнимать крышку. И… тут же грохнул ее обратно, а сам отшатнулся испуганна в сторону… Лишь приподнял он крышку, как вдруг где-то зазвенел звонок. Случись такое месяц назад, Никон сломя голову бросился бы вон с чердака, но за этот срок он уже побывал участником операции «Треструб», и напугать его теперь было не так-то просто. Да и в сундучке он увидел весьма интересное для себя — книги.