Райдо Витич - Игры с призраком. Кон третий.

Анжина кубок забрала — куда от женщины деваться и плечами повела — ушла б ты, а?

А женщина другую чарку кнежу подала, из кувшина ему налила.

— Испейте голуби заздравную, на многие лета, чтобы миру и ладу быть, хмари не знать.

— Не хочу, — огляделась, куда бы отставить кубок.

— Ай, как же? Не угодила? Худо медовуху сварила? — всплеснула руками женщина, на колени перед Анжиной рухнула. Та в сторону отшатнулась, глотнула, чтобы только отвязалась:

— Спасибо, вкусно.

— Да уж так стараемся, матушка наша, госпожа кнеженка.

— Не кнеженка я! — отрезала и кубок рядом на лавку хлопнула, на мужчину уставилась — убери женщину, сил нет слушать ее и поклоны видеть.

— Эта добрая женщина — Хольга. Не одному в роду помогла, не одного от ран спасла. Ты люби ее…

"Да пошли вы оба!" — глянула на него. Отступил, медовухи испил и кубок держит, смотрит, как Хольга облобызать руку женщине пытается:

— Уж прости госпожа, не серчай, видно не по сердцу тебе питие и яства. Так скажи, что любо, возьмем. Не гневайся, лапушка — голубушка, на дуру старую, как умею варю, иное неведомо…

Анжина выпила медовуху и отдала ей чарку:

— Вкусно!

"Видишь — я все выпила! Уйди, а?!"

— Ой, прости дева светлая, ой прости меня дуру старую лебедица наша, — поползла к выходу причитая.

"Ну, вот что с ними сделаешь"? — вздохнула Анжина, подняла женщину:

— Хорошо все, вкусная медовуха, не сержусь я, идите с миром, — помогла выйти, скороговоркой объясняя, что не к ней у нее претензии.

Дверь прикрыла и на Богутара уставилась:

— Кирилл где? Меч?

— Ищут твоего побратима, как сыщут, явиться, — и на стол указал. — Поутричай, голубка.

Анжина возмутиться хотела — поперек горла ей уже эти птичьи сравнения стояли, но что-то вялость навалилась. Глянула только на мужчину и то, не поймешь как, за стол села. И отяжелели руки что-то, туман-дурман в голове поплыл.

Застыла на пирог глядя, а не соображает, что видит. Богутар кубок на стол поставил. Подошел и присел перед ней на корточки, в лицо заглядывая. Руку, дрогнувшую ей на ногу положил — не шевельнулась. По лицу с трепетом провел, не откинула. Мужчина заулыбался, припал к ногам:

— Лапушка моя, любая!

В двери осторожно Хольга протиснулась, заулыбалась заискивающе:

— Оморочилась дева-то? — прошептала, сгибаясь перед Богутаром. — Доволен ли кнеж пресветлый?

— Доволен Хольга. Долго ли оморочная будет?

Женщина хитрее и щедрее заулыбалась, мешочек достала из юбок, протянула:

— Щепоть в питье и опять голубушка- лапушка спокойна будет.

Богутар кисет принял, оглядел знахарку:

— К Тарику ступай и молви — от меня ему слово, чтоб одарил.

— Да уж куда шибче дар — тебе послужить, соколик. Счастье-то какое роду, гудят вона — кнеж, мол, не абы на ком, на Богине оженился. Гоголем воины ходють, бабы плечи расправили. Весь род ты вскинул, сердешный, ай на каки высоты вскинул. Таперича супротив тебя ни един слова не молвит, выше-то небо только, сама Вышата тебе по колено, соколик.

— Льстива ты Хольга, — улыбнулся, пеняя, но не шибко — приятно было. — Кнеженка мне сказывали, недужна.

— Ой, да лихоманка у ей, — рукой взмахнула женщина. — То я сразу приметила — глаз блестюч, а кожа бела, под ланитами лихоманка и тлеет. Изгоню, не сумлевайся. Крепкая здоровьем кнеженка будет, доброй женой тебе, сынов именитых народит. По утру и к вечору зелье варить стану, а ты пои. А коль вскидываться начнет, ты щепоть порошка из мешочка в питье ей, и осядет, светлая. А там, гляди и обвыкнеться. Оно ж понятно, княже, тяжко ей, сердечной в тереме земном сидеть, долю бабью смертной тянуть. Времечко на то надобно. А ты светик не печалься, сладится.

— Ну, ступай, — кивнул ей, руку протягивая. Поцеловала и, кланяясь, попятилась. — Скажи девкам, пусть платье княжне несут да украшения. Столы сбирают.

— Сделаю, соколик наш, сделаю батюшка.

Выплыла из покоев.

Богутар по лицу Халене провел — чуть отвернулась и только. Улыбнулся ей нежно, поднял на руки, закружил, любуясь:

— Моя ты, вовек моя, лапушка. Ни в смерти, ни в жизни ни отдам. А и не один в уме не отдаст. Люба ты мне, сил нет как люба, — прижал к себе, в губы поцеловал — мед и мята на них голову кружит.

Кирилл зло жевал пирог, подобранный с пола. Поперек выпечка вставала, но мужчина понимал, что нужно питаться, иначе обессилит и тогда толку от него не будет.

Только и сейчас толку никакого. Всю ночь крюк этот ковырял — бесполезно, ощущение, что лом в стену ввернут — хоть бы на мион сдвинулся! Ночь прошла, утро кануло, день вовсю разыгрался и видно сквозь узкие щели окон под потолком, ноги в пляс идут, толпой опять аборигены куролесят. Крики да напевы стоят — гуляют. А повод ясен.