Андрей Чертков - Миры Стругацких - Время учеников, XXI век. Возвращение в Арканар

Короче, след обрывался. Поразмыслив, Ив решил, что нет необходимости разыскивать сочинителя. Гораздо интереснее выяснить, почему двоюродный дед, семейная легенда, стал героем фантастического рассказа.

В семейном архиве от легендарного философа остался лишь листочек со стихотворением, написанным им в гимназическом возрасте. Ив не мог судить, насколько хороши стихи, но его поразила в них какая-то недетская гордость и печаль:

В библиотеках не нашлось ни одной публикации философа, а в государственных архивах — ни странички рукописей; все исчезло. В университете Иву дали справку, из которой следовало: Валерий И. Кимон закончил сие почтенное заведение за три года до начала войны, успел выступить с десятком лекций, которые были изданы здесь же, в Университете, но во время Оккупации весь тираж брошюры был изъят Департаментом Присоединенных Территорий. Так Ив и ушел бы ни с чем, но в последнее мгновение его окликнули; тогда-то репортер Маргит еще раз услышал имя, которое уже успел подзабыть, — имя старика, приладившего петлю над унитазом, полным пепла.

За последней полицейской заставой дождь вдруг присмирел. Даже не верилось, что он только что падал отвесно, сплошным потоком и его твердые, словно стеклянные, струи с шорохом крошились о несчастную землю. Праздное воображение нарисовало жутковатую картину: исполинская рука в черной перчатке слегка прикручивает вентиль заоблачного крана.

«Забавно, — подумал Голем. — Всякий раз, когда я подъезжаю к Лепрозорию, они дождик выключают!.. Или это просто совпадение?..»

Он вспомнил, что давно хотел спросить об этом у вечно занятого Зурзмансора, но было как-то неудобно отвлекать «главного» мокреца по таким пустякам. Особенно сейчас, когда у них что-то произошло.

Рядом со своими «пациентами» грузный пожилой врач порой чувствовал себя как школьник, надоедающий взрослым неуемным, да и, что греха таить, не всегда умным любопытством.

«Впрочем, школьники-то как раз никакой неловкости и не испытывают, общаясь с ними, — горько размышлял Голем, привычно вертя баранку старенького джипа. — Еще бы, они же их дети, если и не плоть от плоти, то… дух от духа».

На перекрестке фары выхватили из туманной мглы тусклый указатель: «Лепрозорий — 6 км», и Голем свернул на бетонку.

У самых ворот Голем притормозил, кивнул подскочившему солдатику внешней охраны и, едва тяжелые створки разошлись, въехал на заповедную территорию. В свой туманный рай, где ангелы ходят с черными повязками на лицах, а вход стерегут казенные херувимы с короткоствольными «огненными мечами», уставом и страхом перед вышестоящим начальством.

Был уже глубокий вечер. За плотными тучами невидимо дотлевал закат, а в Лепрозории теплым уютным светом сияли окна Лечебного корпуса. Туда Голем и направился, неловко выбравшись из джипа и запахивая на ходу длинный утепленный плащ. Сырость, царившая в городе безраздельно, прохватывала и здесь, правда, здесь доктор был у себя дома.

Даже подумать страшно, сколько лет провел доктор медицинских наук, автор «закрытого» исследования «О некоторых симптомах так называемой очковой болезни», лауреат Малой Государственной премии, кавалер «Трилистника Третьей Степени» и вместе с тем член запрещенной коммунистической партии, главный врач Лепрозория Юл Голем за высокой стеной, забранной сверху колючей проволокой, в тесном домишке, большую часть которого занимала его личная лаборатория, среди странных своих пациентов. Всю жизнь. Жизнь, в которой отчетливо можно было выделить три периода.

Первый, довоенный, когда он, студент медицинского факультета, заинтересовался малоизученной разновидностью лепры. Когда начал обследовать своего первого пациента, имевшего некоторые известные к тому времени симптомы этого заболевания. Когда получил свои первые результаты, приведшие его не в восторг, а в смятение.