Джеймс Ганн - Бессмертные

- Так вы ничего не добьетесь...

Пришел в себя он на стуле возле кровати. За спиной стояли полицейские. Повернув голову, Флауэрс увидел маячившего .в дверях донельзя довольного "хорька", тот с нескрываемым интересом наблюдал за сценой. Прямо перед ним стоял Коук. Вдоль окон, шлепая светло-голубыми тапочками, туда-сюда нервно ходил Боун. Шлепанье тапочек по полу сменялось шарканьем по толстому ковру.

- Медик, мне нужна помощь. Я умираю. Ваш долг - помочь мне.

- Все мы умираем, - пожал плечами Флауэрс.

Боун в ярости топнул ногой и с ненавистью уставился на медика.

- Ну и что? Те, у кого есть мозги, могут замедлить этот процесс, а у меня они есть! Если я в состоянии платить за лечение, почему же мне в нем отказывают?

- Есть определенные этические нормы. Я связан ими, и только они имеют для меня значение, - устало ответил Флауэрс. - На мой взгляд, вам скорее нужен психиатр, чем терапевт. Вы типичный ипохондрик.

- Та-ак, - тихо произнес Боун. - Значит, по-вашему, я ипохондрик? Значит, я вовсе не умираю. А боли в животе, выходит, воображаемые? И отвратительное гудение в голове тоже? М-да... все, конечно, бывает. Но я хотел бы вам кое-что показать.

Флауэрс не успел подняться сам - сильная грубая рука схватила его и через всю комнату поволокла к боссу. Боун стоял у окна и смотрел на город, позолоченный рассветом. Смог и не до конца развеявшиеся сумерки милосердно скрывали признаки упадка и запустения.

- Взгляните, - Боун ткнул тощей рукой в окно. - Это мой город! Я его политический босс. Последний из вымершего племени. Вместе со мной умрет и город. Только пока я жив, есть кому бороться за него. Умру я - и города не станет. Он развалится. Навсегда! Неужели вам не грустно при этой мысли?

В своих рейдах по городу Флауэрс хорошо изучил эти развалины. Много раз он при этом думал, что лучше бы его стерла с лица земли какая-нибудь стихия - пожар или землетрясение, или еще что-то, неважно. Он искренне считал, что эта гигантская клоака должна быть уничтожена, как в свое время медицина уничтожила сотни инфекционных заболеваний вроде малярии, оспы...

- Мой город, - продолжал Боун. - Странно, мне всегда казалось, что он, словно живое существо, имеет свой характер, лицо, живет какой-то своей сложной жизнью, почти независимой отнас. Я ухаживаю за ним, как за больным ребенком, злюсь на него, иногда наказываю, но все же люблю, как собственное неразумное и неказистое дитя. И вот он умирает, и ничто его не может спасти, и медицина здесь бессильна, - голос Боуна задрожал, на глазах выступили слезы. - А я не способен ему помочь!.. - Голос его сорвался, он ударил кулаком по панели, закрывающей стену возле окна. - И мне остается только плакать. Будь проклята эта раковая опухоль на холме! Именно вы, доктора, с вашим извращенным понятием о милосердии и вашей закоснелой медициной убили его...

Флауэрс посмотрел туда, куда показывал костлявый палец. Там, на холме, подобно острову среди зараженного моря, с красноватым отблеском зари на стенах гордо стоял Медицинский центр.

- Да-да, именно вы убили его, - говорил Боун. - Вы слишком много болтали о канцерогенах, на всех углах кричали, что город чудовище и убийца, и призывали покинуть его. Вы даже не смогли сообразить, что вместе с людьми из города уйдет и богатство...

- Мне кажется, вы ошибаетесь, - как можно мягче сказал Флауэрс. - Мы всего лишь представили факты, и не вина медицины, что люди предпочли спасаться именно так.

Боун горько усмехнулся.

- К сожалению, вы правы. Конечно, мы виноваты сами. А вина наша в том, что мы слишком верили в ваше могу, щество и милосердие. И мы кричали: "Помогите, спасите, оживите!" Мы свято исполняли рекомендации, глотали ваши таблетки, витамины. Вы услужливо подсовывали нам чудесные лекарства, рентгеноскопию, микрохирургию. Вы спрашивали нас: "Хотите, мы продлим вашу жизнь на год? И еще на год? И еще? А мы кричали: "Да-да! Хотим!" Вы даже стали отбирать у неимущих органы и пересаживать их нам, а мы все вам позволяли, закрывая глаза на то, что милосердие ваше постепенно вытесняется мерзостью и чванством. Отчего, спросите вы. Все очень просто: из страха перед смертью, животного, дремучего страха. Как вы это называете? Ипохондрия? Что ж, пусть я ипохондрик. Но я всего лишь продукт окружающей среды, а средой этой является сам город, и связан я с ним сильнее, чем кто-либо. И умрем мы вместе, крича вам: "Спасите! Помогите! Умираем!"

- Я понимаю вас, - сказал Флауэрс, - но и вы поймите: я не имею права помогать вам.