Стивен Барнс - Плоть и серебро

Марши покачал головой, чуть не улыбаясь от того, что предоставлялся шанс дать старику щелчок по самолюбию.

— Ни один из них даже руку поднимать на вас не собирался. Думаю, вы не испортили их настолько, насколько думали.

Конечно, не повредило и то, что все это время Кулака держали в поле сна. Этот тип святого мог бы довести до человекоубийства.

— Или я… научил их лучше… чем они сами знают. — Он дернул рукой, отметая эту тему. — Не важно. А как… моя Сцилла?

— Ее зовут Ангел, — ответил Марши холодно, и приятность предыдущей секунды тут же испарилась при упоминании ее имени и вызванных этим воспоминаний. — Сцилла — это имя того создания, в которое вы пытались ее превратить. Но это ведь тоже не так хорошо получилось? Помните, как она вам чуть голову к чертям не оторвала? Она больше не Сцилла и не ваша.

Бесчеловечные желтые глаза ввинтились в лицо Марши, требуя его полного внимания.

— Если она больше… не моя игрушка… значит… ваша. Вы обратили ее… вытеснили меня. Это делает ее… вашей.

Улыбка Кулака внушала ужас. И снова Марши вспомнилась хохочущая Чума с косой на средневековых картинах.

— Правда… чудесная собственность? — Кулак облизнул губы длинным серым языком. — Молодая. Красивая. Невинная. И так рвется… доставить радость.

— Она ничья не собственность, — сурово ответил Марши. — Она не щенок и не кукла. Она теперь сама своя. И никто ею не владеет — меньше всех я. Теперь, когда вы не дергаете ее за ниточки, у нее есть возможность создать собственную жизнь.

В тлетворном немигающем взгляде Кулака тепла было столько же, сколько в дыхании космоса. Любая уверенность увяла бы под ним, как орхидея на льду.

— Вы… ее покинули? — спросил он со зловещей ноткой обвинения в голосе.

Марши заставил себя не отвернуться, чувствуя, что приколот к стеклышку микроскопа и его изучают, рассматривают: годится ли он для анатомирования. Кроме того, он не был уверен, что смог бы отвести глаза, если бы захотел.

— Да.

На самом деле он не покинул ее, но понимал, что спорить на эту тему не стоит. В войне слов он сам и окажется первой жертвой.

— Тогда вы ее… приговорили , — произнес Кулак, явно довольный этой перспективой.

— Я ее освободил. — Марши не смог убрать нотку оправдания в голосе. — Я дал ей шанс самой кем-то стать.

— Вы ее… приговорили, — повторил Кулак со стальной уверенностью, от которой кровь в жилах у Марши превратилась в новокаин. Он сказал себе, что Кулак пытается поймать его в ловушку. Жизнь или смерть Ангела что-то значат для Кулака, постольку-поскольку он может обратить их себе на пользу.

Но как Марши ни старался, а не клюнуть на эту приманку он не мог. Он должен спросить Кулака, что тот имеет в виду, хотя почти наверняка играет на руку старику.

— Объясните, что вы хотите этим сказать.

Это прозвучало скорее как призыв, а не требование, как хотел бы Марши.

Кулак игнорировал вопрос. Он оглядел кусочек интерьера, который был виден изнутри кровати, потом снова перенес внимание на Марши.

— Куда вы… меня везете?

Марши покачал головой, не желая оставлять тему:

— Сначала объясните, что вы имели в виду, когда сказали, будто я приговорил Ангела.

Пучок обтянутых бумагой палочек, который был рукой Кулака, шевельнулся в нетерпеливом жесте — дескать, это все ерунда.

— Ничего. — Снова тот же rictus sardonicus. — Если она такова… как вы говорите… личность сама по себе… то ее судьба… ее личное дело… и не ваша забота. — Он с ожиданием вгляделся в Марши. — Или это… не так?

Марши открыл было рот — и закрыл снова. Его прежний провальный образ действий с Кулаком научил его, что каждое сказанное им слово только глубже затягивает его в трясину. И потому он неохотно оставил тему и ответил на вопрос Кулака:

— Мы направляемся в пункт под названием станция Боза.

Что-то мелькнуло на маске лица Кулака. Мелькнуло так быстро, что Марши не успел понять, что это было. Кажется, не страх, но, быть может… смятение?

Кулак закрыл глаза. На его лице нельзя было ничего прочесть. Но монитор койки сообщил о пике учащения пульса. Эта реакция не была искусственной.

— Я отдохну немного, — произнес Кулак повелительным тоном, отворачивая голову. — Оставьте меня.

Марши смотрел на старика, пытаясь понять, что сейчас произошло. Кулак не обращал на него внимания, и на пергаменте лица ничего не выражалось.

Через пару минут Марши проверил установку режимов кровати, потом поставил задержку включения поля сна, дав старику еще двадцать минут бодрствования.