Андрей Столяров - Жаворонок

Ничто не свидетельствует, что Жанна как-либо изменилась после этого кратковременного увлечения. И однако именно Сливе, прошу прощения, Сливарову Сергею Евсеевичу (так теперь именуют этого вполне почтенного человека), принадлежит, вероятно, самое ценное замечание из всех имеющихся. По его словам, где-то в марте, провожая его до дома (именно так; Слива считал, что это она его провожает, а не наоборот), Жанна вдруг останавливается у парадной, словно на что-то решившись, берет его за руку (смелость эта поразила Сливу в самое сердце) и срывающимся голосом говорит, что должна открыть ему некую тайну. Щеки у нее горят, голос от волнения прерывается, она заглядывает ему в глаза и просит, чтобы он дал слово никогда никому не говорить об этом. А когда заинтригованный Слива такое слово дает, сообщает ему, что она, то есть Жанна, не просто так существует на свете, что у нее есть великая цель, связанная с Россией, а может быть, и со всем миром, что она избрана, что зов может прозвучать в любую секунду, и что она не принадлежит себе, как все остальные люди.

Легко представить, какое впечатление это произвело на человека, ставшего впоследствии мастером лакокрасочного производства. И однако именно потому его словам можно верить. Придумать нечто подобное он просто не в состоянии. Слива, опять же прощу прощения, Сливаров Сергей Евсеевич, не то чтобы удивлен, он, по-видимому, даже не понимает, о чем это таком Жанна толкует, и настолько ничтожное значение он придает услышанному, что не делится им, вопреки обычаю, со своими приятелями. Он просто-напросто забывает об этом случае, выполняя тем самым, скорее всего невольно, просьбу Жанны. Сливу ее тайна не вдохновляет. Он лишь вяло спрашивает, думая, вероятно, о чем-то своем: Откуда ты знаешь? А Жанна, по его словам, обиженно пожимает плечами. Знаю, говорит она тоном разочарованного ребенка. Пристально смотрит на него некоторое время, а потом поворачивается и уходит.

Значит, к тому моменту – а это, напоминаю, март – Жанна уже твердо знает, что предназначение у нее существует. Это еще одно возражение против гипотезы Б. В. Аверина. «Глас Господень», если он вообще когда-то звучал, должен был прозвучать до марта этого года. И тем не менее, в свете такой уверенности Жанна ведет себя достаточно странно. Ни одного шага не делает она навстречу судьбе и не способствует ни единым словом, чтобы судьба эта каким-либо образом осуществилась.

Еще полтора года проводит она в этом крапивном городе: устраивается на работу в горисполком, перепечатывает на машинке какие-то дремучие документы, постигает бюрократические хитросплетения, смотрит на лопухи, взметывающиеся из-под фундамента зданий, иногда проводит время в компаниях приятелей или сослуживцев. А один из таких сослуживцев даже пытается за ней ухаживать. Этот энергичный молодой человек примерно тридцатилетнего возраста. Будущее его блестяще: в мэрии он уже заведует отделом городского снабжения. Ходят слухи, что это самая вероятная кандидатура на предстоящих выборах. Ему не хватает только семейного положения, чтобы выглядеть респектабельно в глазах избирателей. То есть, ухаживание имеет ясную рабочую перспективу. И сама Жанна, кажется, принимает его знаки внимания вполне благосклонно. Во всяком случае, их теперь часто видят вместе на разного рода представительских мероприятиях. Слива исчез: осенью того же года его призывают в армию. А в провинциальных понятиях – это все равно что улететь на другую планету. Заканчивается зима, ползут с черным шорохом нагретые ручьи из сугробов, бодро зеленеют пригорки, парит земля, расчесанная боронами от горизонта до горизонта, облака душной пыли гуляют из конца в конец города, жизнь течет, а Жанна все также перепечатывает бумаги в здании на улице Ленина. Разговор о великом предназначении остался в прошлом. Она словно обречена пройти тот же жизненный путь, что и ее родители. Круг за кругом, растворившись в реке человеческого существования. Ничего иного нельзя и предположить, если, конечно, оценивать этот год в чисто формальных признаках.

Однако именно здесь, в равнинной дремоте просторов, средь оврагов, лугов, кремнистых дорог, на берегах плоской серой реки, под огромным неприветливым небом, в рассоле которого вымокает солнце, в пелене закатов, дождей, дымного весеннего марева, зарождается то, что потом отзовется эхом по всем континентам, что заставит то в гневе, то в радости трепетать миллионы сердец и с необыкновенной отчетливостью войдет в сознание нескольких поколений. Небо везде одинаково, и если «Глас Божий» (используем для простоты этот термин) все же звучит, то слышен он и в сутолоке столиц, и в дреме провинциального города.