Андрей Столяров - Жаворонок

Несомненно, что какой-то харизматический ореол у Кармазанова также есть. «Черная аура», как назовет его в своей книге Б. В. Аверин. Нельзя, разумеется, утверждать, что от него напрямую исходит зло, – это слишком прямолинейно и не передает суть данного человека. Но вместе с тем, и стремление к высшим моральным ценностям ему не присуще. Кармазанов, скорее всего, появился на свет не в том времени. В Средние века он, вероятно, стал бы неким новым Савонаролой, проповедником, воинствующим мессией, странствующим фанатичным пророком и повел бы своих приверженцев на штурм твердынь, которые следовало бы сокрушить, кончив бы, тем не менее, все равно костром или плахой. В конце же двадцатого века он выглядит попросту неуместным. Однако магнетическое влияние от него бесспорно проистекает: двинувшийся из комнаты Зайчик, как пригвожденный, застывает на полушаге; Гоша, уже принявший от него кассету, бледнеет и прислоняется к косяку, и даже сдержанный дядя Паша, скашивает глаза на Жанну. Он, пожалуй, лучше всех понимает, насколько серьезна опасность. И только Жанна пренебрегает почти смертельной радиацией глаз. Она отвечает, даже не понижая голоса: Я не могу обманывать, иначе мне перестанут верить… – поворачивается после этого и выходит из кабинета. Слышны ее отяжелевшие уверенные шаги, чье-то быстрое перемещение, видимо, чтобы освободить дорогу, невнятный вопрос, невнятный ответ кого-то местных, а потом с поросячьим взвизгиванием отворяется и затворяется дверь наружу.

Собственно, на этом все и заканчивается. Остаток ночи Жанна проводит в гостинице, не показываясь из номера. Неизвестно, спит она там или наоборот размышляет о чем-нибудь, но решение, принятое ею той ночью, окончательно и бесповоротно. В семь утра, в морозных черных сумерках она уже на вокзале – берет в кассе билет на поезд, следующий в столицу. Место есть только в общем вагоне, но это ей все равно. И, наверное, именно на вокзале слышит она сводку последних известий: при пока невыясненных обстоятельствах погиб кандидат в мэры города от блока народно-патриотических сил, милиция предполагает трагическую случайность, признаков преступления нет, вероятно, неосторожное обращение с огнестрельным оружием. Молча смотрит она на ребристую, в паутине коробочку репродуктора. Она владеет собой, и на лице ее не отражается никаких эмоций. Однако, когда прибывает поезд, выпыхивающий струи пара, и находится место меж двух сонных теток с узлами и чемоданами, она машинально трет друг о друга мерзнущие ладони. Руки у нее чистые, даже без скромного маникюра, свежевымытые, припахивающие еще гостиничным земляничным мылом; вероятно, оттереть кожу лучше уже нельзя, но ей все равно кажется, что на пальцах у нее – следы крови.

Жизнь жестока. Но жизнь жестока непредумышленно. С очевидной нелепостью, не видя различий между добром и злом, награждает она за то, что награды вовсе не требует, и наказывает тогда, когда кажется, что ничто не предвещает ненастье. Кара ее внезапна и потому выглядит несправедливой, а подарки она рассыпает так, что милость ее кажется мимолетным капризом. Она будто все время пробует человека на прочность и того, кто не выдержал, вдруг без стеснения выносит вперед, а того, кто мужественно напрягал последние силы, окатывает волной и затягивает в пучину водоворота. Безнадежно искать здесь какую-нибудь, пусть парадоксальную логику. Логики в жизни нет. Логика – только в судьбе. Но тогда эта логика движется наперекор самой жизни. И поэтому то, что сплелось в зимнем морозном городе – среди сугробов и остекленевших садов, уже никогда не будет расплетено. Прошлое всегда присутствует в настоящем, и легким тленом пропитана любая жизненная перспектива.

Нельзя сказать, что Жанна так уж хорошо чувствует это. Сами ее такие способности еще зачаточны и далеки от будущего совершенства. Они еще дремлют, обнаруживая себя только в критических ситуациях. Это не сознательное ясновидение, которое Жанна приобретет, кажется, лишь к концу жизни. Однако нечто тревожное уже брезжит, вероятно, в ее душе. Не случайно она пытается стереть невидимую кровь с пальцев. Память о выкаркивающем страшные слова репродукторе будет жечь ее еще очень долго. Совсем другим человеком возвращается она на свое рабочее место, – бухгалтерия хозяйственного подразделения выглядит теперь как-то убого. Крашеные синим стены, отсеки, где за пластмассовыми перегородками помещаются сослуживцы. После чистоты января трудно дышать застойным воздухом канцелярии. Ей все время кажется, что в нем недостает кислорода. И тем не менее, она пока сидит за своим прежним столом и по-прежнему оформляет однообразные документы. Она бегает по этажам и разносит бумаги в начальственные кабинеты, она так же, как раньше, сторонится всяких служебных компаний, а с коллегами по работе она держится, как застенчивая провинциалка, но все это – уже только образ, в котором удобно прятаться от множества глаз. Потому что никто уже не принимает ее за безобидную провинциалку. Напротив, она ежедневно чувствует на себе самое пристальное внимание.