Владимир Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

– Ваш суп стынет, – напомнил я.

Мой собеседник встрепенулся.

– Ну конечно, – сказал он, мягко протягивая руку за солью. – Простите. Я так легко увлекаюсь.

После обеда мы вышли в сад.

– Задумал я одно дело, – вдруг начал Святошин. – И вот обращаюсь к вам, Дмитрий Дмитриевич, за помощью в одном поворотном, так сказать, для моей судьбы деле.

– Слушаю вас, Анатолий Алексеевич.

– Буду с вами откровенен. Начну издалека. Дед мой был другом Потемкина. За какие услуги – не скажу, но Екатерина Вторая наградила моего предка двадцатью тысячами десятин. Но я-то при чем тут? Ведь я рос, читал Руссо, изучал жизнь Робеспьера, зачитывался Рылеевым. Наизусть «Русскую правду» Пестеля заучил. И однажды спросил себя: что лучше – двадцать тысяч десятин пли чистая совесть? Она ведь одна-единственная у человека, совесть. Либо чистая, либо грязная. Зачем мне мои угодья, если я – единственной чистой совести своей лишаюсь? И вот я решился: написал письмо царю. Правду-матку в глаза бросил. Надо, мол, землю у помещика взять и мужику отдать. Так и написал!

«Это еще что за затея? – насторожился я. – Что он замышляет?» И сказал вслух:

– А в чем, собственно, должна состоять моя помощь?

– Дорогой Дмитрий Дмитриевич, – медленно, как бы осторожно подбирая слова, начал Святошин. – Помогите, посодействуйте, чтоб это письмо мое царю было напечатано в «Полярной звезде».

– Письмо при вас?

Святошин достал из внутреннего кармана сложенный вчетверо лист. Наклонился ко мне.

– Разрешите? «Царь! Монарх! – начал Святошиы. – К богу и царю положено обращаться на „ты“. Ты, царь, помещик! И я, твой подданный, дворянин Святошин, тоже помещик! И как помещик помещику обязан заявить.

Ты, царь, освободил крестьян от крепостной зависимости. Низкий поклон тебе за это деяние. Освободить-то освободил, но в еще горшее рабство мужика поставил. Что толку в тех разбросанных там и сям крохах землицы, которые помещики выдали своим крестьянам? У пахаря дети пухнут с голоду, а рядом помещичьи латифундии пустуют н зарастают сорняком.

Знай и помни, царь! Мужик грамоте не обучен, по ему ведомо: земля не помещику принадлежит, а богу. Он верит, что бог его не обидит. А это значит: перекрестит мужик свой грешный лоб и с божьей помощью расправится с помещиками. Чем Емелька Пугачев народ поднял? Истиной своих прокламаций – обещал: жалую, мол, подданных своих землею да травами…

И пока не пришел новый Пугачев, надо и тебе, царь, п всем помещикам твоим поделиться с народом землею, лесами, лугами, живым и мертвым инвентарем».

Святошин не спеша сложил лист. Взглянул па меня.

– Я подписал это послание полным именем своим. А род мой царю хорошо известен. Итак, жребий брошен. Будь что будет. Кары не боюсь. Вместе с вами вернусь и Россию. Совесть моя очистилась. – С этими словами Святошин протянул мне руку. – Надеюсь на вашу помощь, – заключил он. – Я весь перед вами.

Глаза его сияли. Щеки горели. На лбу выступили капельки пота. Он легким взмахом развернул ослепительной белизны носовой платок и поднес его к лицу. И на меня опять пахнуло лавандой.

Мы остановились на ступеньках у входа в пансион.

– Возвращайтесь скорее! Буду ждать!

Святошин наклонил голову, затем повернулся и, мягко, бесшумно ступая, пошел к себе. Я смотрел ему вслед. Его походка… Он словно стлался, поворачивая голову направо, налево и то и дело всматриваясь во встречных людей. Он почти не касался пола каблуками, приподнимаясь на носках. И с новой силой прозвучали в моей памяти слова старого часовщика из Люцерна;

«Рысья… рысья походка… остерегайтесь этого человека».

А ведь мои вещи в чемодане до сих пор пахнут лавандой…

Неужели?..

«Господину Дмитрию Веригину.

Карлсбад.

Пансион «Черный лебедь», комната 212.

Дорогой друг Дмитрий Веригин!

Безмерно благодарен: Вы согласились выполнить мою просьбу – отвезти деньги мадам Рамо в Пелисье. Посылаю деньги. Не забудьте сразу же отсчитать сумму на поездку и городок Пелисье, где живет госпожа Рамо в переулке Старые каштаны, и на обратный путь. Не знаю, увижу ли я Вас еще. Но Ваша отзывчивость вызывает у меня желание быть с Вами откровенным. Я считаю обязательным для себя предложить Вам свою исповедь.

Еще раз от всей души благодарю Вас.

Ваш Анри де Давен».

«Исповедь де Давена

Четверть века я воевал в Алжире. И, без сомнения, коечто сделал для умножения славы моей великой Франции. Не было дня, часа и минуты, чтоб я усомнился, хорошо ли л поступаю, огнем и мечом подчиняя полудикие племена моей родине и занимая земли, на которых они обитали или кочевали.