Владимир Брагин - Искатель утраченного тысячелетия

– Извольте! Я видел в тайге, как лианы – сибирские лианы – взбираясь все выше и выше по деревьям, прижимаются к ним все крепче и крепче. Молчаливые, смертельные, удушающие объятия, мосье. Лианы, эти живые канаты со светло-коричневой корой и с сизым налетом, впиваясь своими присосками в стволы деревьев, тянут из них живительные соки. Молчит тайга. Молчат деревья. Их гибель непредотвратима. Но всякий раз, когда я смотрел на эту тишину, мне казалось: деревья чего-то ждут.

– Чего же? – глухо спросил де Давен.

– Грозы. Бури. Ветра. Зашатается тайга, качнутся деревья, все вокруг придет в движение. Деревья оторвутся от гибельных лиан…

– Напрасные иллюзии, – с легкой горечью прервал меня мой собеседник, – гроза с ветром приходит и уходит, а лианы остаются. Не так ли, мосье?

– И опять деревья начинают ждать! – воскликнул я.

Де Давен покачал головой:

– Не напрасно ли?

Но, не отвечая де Давену на вопрос, я сказал:

– Мосье, я врач, и я уже кое-что испытал в жизни. И, видя, слыша, чувствуя ваше молчание, я всякий раз спрашивал себя: не могу ли я стать тем ветром, который оторвет от вас лиану молчания, удушающую вас?

Де Давен ответил не сразу.

– Спасибо за участие, мосье… Не огорчайтесь! – сказал он наконец. Голос его звучал глухо, тихо, но уверенно. – Мне уж нечего ждать… Пусть деревья, погибая, верят и ждут спасения, а я…

Де Давен резко взмахнул рукой, поднялся с места, сделал шаг, остановился и прибавил:

– Спасибо, мосье, за рассказ о лианах. Что касается меня, то… никакой ветер мне не поможет. Но ваш рассказ о лианах извлек из моей памяти рисунок лося…

– Лося, мосье?

– Лося на льду вашей замерзшей Волги…

– Вы были в России?

– Завтра до отъезда я отдам вам лося взамен ваших лиан. И вы кое-что поймете в моем молчании. Но не собирайтесь меня спасать. Просто на рассказ отвечу рассказом… И уеду. До свидания, мосье. До завтра.

И он ушел. Возможно, он чувствовал, что я гляжу ему вслед. И походка его на этот раз была твердая, уверенная, непоколебимая.

Я остался в раздумье. Как сочетать: французский полковник колониальных войск в отставке – и Волга? И при чем здесь какой-то лось на льду замерзшей реки?

Карлсбад. 9 сентября

Дневник Веригина

Я сидел у окна своей комнаты в пансионе «Черный лебедь» и опять (в который раз!) ставил опыты над простейшими, делал записи.

Откуда-то издалека, слева, из долины с целебными источниками, звучал духовой оркестр. Играли полонез Огвпского. Я откинулся на спинку стула. Под колбой мерно струилось голубое пламя спиртовой горелки. Я устало смотрел на язычок огня.

И мне послышался глуховатый голос Сумбатова:

«Не верю я в провидение! И не бог создал жизнь… Но миллиарды миллиардов случайностей миллиарды лет назад в каком-то неведомом для нас сочетании положили начало бесконечной жизни на планете. Хотите бессмертия для человека? Сделайте одолжение! Попробуйте! Сколько миллиардов опытов надо сделать, чтоб отгадать тайну жизни?»

Я не мог больше сосредоточиться на работе. Нехотя закрыл свою тетрадь. Музыка все звучала. И вдруг воспоминания нахлынули на меня. Воспоминания… образы… Они появлялись, вырисовывались передо мной, сменяли друг друга, медлили, неожиданно таяли, пропадали, исчезали и вновь возникали.

Оркестр замолк ненадолго.

Но вот я услышал, как Огинский в своем полонезе прощается с Польшей.

И неожиданно вспомнились мне родные места.

Было так, словно в тумане я плыл на пароме, который переправляется через реку. Явственно ощущал запах реки, запах мокрого каната – его крепко схватили руки старого паромщика. Я даже хорошо различал запах осенних побуревших лугов. Паром движется, движется… Слышу чей-то крик с другого берега: «Подай па-ром!» Но где этот другой берег? И когда паром к нему пристанет и я сойду на этот берег, неизвестно. Туман…

И еще вспомнился мне жаворонок. Он поднялся над черной пахотой, раскрывшейся под весенним солнцем. И песня его сливается с трепетом его крылышек и с майским теплым ветром. И по-весеннему переливается и сверкает утренняя роса па веселой зеленой траве.

Но здесь не песнь жаворонка, нет. Какое трагическое нетерпение сердца слышится в полонезе Огинского, который исполняют там, внизу, у источников!

Полонез смолк, но зато во мне он звучал все сильнее и настойчивей.

Я почувствовал: не могу оставаться в номере один на один с моим беспокойством. Я захотел к людям – туда, к фонтанам, где играет оркестр и люди пьют целебную воду.