Михаил Савеличев - Самурай

Максим бродил от пирса до камня, засунув руки в карманы, опустив голову и внимательно разглядывая то, что попадалось под ноги, выковыривая ботинком наиболее загадочные предметы из песка, а если это оказывалось невозможным, то присаживался на корточки, руками расчищал мокрый и какой-то слизистый песок, вытаскивая на свет оглаженные кусочки янтаря, плоские камешки с несколькими дырочками, подносил их к глазам и взирал на море сквозь желтую муть и неровные прорези, но волшебства никакого не происходило, и все оставалось таким же, как всегда и было.

На узкой полосе между сушей и морем с ревом сталкивались ветры — морской, насыщенный запахом йода и соли, и сухопутный, несущий пепел пожарищ и вонь помоек, закручиваясь тугими спиралями и вытанцовывая среди мертвых кораблей что-то унылое и такое же мертвящее, тягучее и безысходное, зачерпывая полные ладони воды и песка, перемешивая их и кидая получившиеся комки в появившихся на берегу людей. Здесь была не помойка, здесь было все гораздо хуже — кладбище кораблей, кладбище человеческих устремлений за такой романтичный и недосягаемый горизонт, кладбище человеческой мечты о собственном могуществе, которому становится подвластен океан, и человеческого самомнения, которое готово высечь море за строптивость и непослушание.

Море пятнали металлические, ржавые болячки, его нездоровую зеленоватую кожу покрывали радужные пятна нефтяного псориаза, нарывы ярко-красных бакенов со штырями неработающих радиоантенн, и чем дальше от берега смотреть, тем в более плотную коросту срастались раковые метастазы колоссальных кораблей — супертанкеров, плавающих заводов, авианосцев, сейнеров, подводных лодок, трансокеаническах катамаранов, теплоходов, выпирающих из воды уродливыми силуэтами обрушившихся надстроек, полуразобранных корпусов, развороченных сильнейшими взрывами палуб, горбами ракетных шахт с распахнутыми люками, рыбьими скелетами радиолокационных решеток, вздутиями спасательных шлюпок и скрюченных лопастей винтов, торчащих из вздыбленных в небо корабельных задов.

Корабли стонали и скрипели, громыхали друг о друга бортами, тонули, выбрасывая, точно киты, в воздух высокие водяные фонтаны, с ужасным визгом въезжали в образовавшиеся отмели, ревели противотуманными сиренами, включаемыми то ли аборигенами, заселившими погибшие корабли, то ли глупой автоматикой, срабатывающей от барометров и фотоэлементов. Они походили на громадное стадо китов, решивших в одночасье покончить жизнь самоубийством, но настолько мешающих друг другу, что ни один так и не смог достичь смертельного берега, намертво зажатый тушами соседей и подающий мучительные сигналы, сообщая всем, что это гораздо хуже самой смерти, легко приходящей на берегу в стремительно высыхающее тело, но здесь, на отмели, кожа омывалась водой, мозг жил, а глотка кричала, безуспешно пытаясь подозвать маячащую на берегу и боящуюся замочить ноги гибель.

Порой из-за туч выглядывала луна, но она еще больше усугубляла страшную картину, касаясь бледными щупальцами, которые протискивались сквозь образовавшиеся в небе дыры, ржавые черепа и кости кораблей, выделяя в общей массе то качающуюся оборванную якорную цепь, как символ утонувшей надежды, то заставляя помаргивать разбитые иллюминаторы, похожие на полувытекшие глаза с обнажившимся хрусталиком, то вдувая жизнь в присмиревшие было остовы и превращая мертвецов в неторопливых, полуразложившихся зомби.

Но затем луна поджимала вялые щупальца, взамен опускалась серая мгла, и в ней расцветали огни святого Эльма, растекаясь по шпилям антенн и повисая на них разноцветными новогодними игрушками, от которых вставали дыбом волосы и скрипели зубы, но те продолжали неистовую вакханалию, перебираясь с корабля на корабль, сливаясь в отвратительные гроздья, словно пытаясь спариваться, а в крнце концов распадались, катались по волнам и расплескивались тусклыми искрами на бортах многострадальных судов, оставляя там звездообразные темные кляксы.

Павел Антонович, удерживая руками капюшон на голове, расположился боком к морю, так как в этом положении ни один из сталкивающихся ветров не дул постоянно в лицо и не раздирал кожу колючими лапами, лишь случайные завихрения порой надували материю плаща тугим зеленым парусом, но потом тайфун местного значения перемещался и начинал приставать уже к Вике, трепля ей волосы и заставляя девушку закрывать и без того печальные глаза, отчего ее лицо окончательно и бесповоротно принимало выражение попавшего в западню крысеныша с философским складом ума, после безуспешных попыток вырваться оттуда положившего мордочку на лапки и размышляющего о подлости бытия.