Михаил Савеличев - Самурай

Живите текущим мгновением, тактом, все равно реальнее ничего нет, все, что осталось после — гниющие трупы, не стоящие сожалений и воспоминаний; поступайте тотчас же, не откладывая на потом и не накапливая отбросы чувств в голове — мумифицирующие специи для прошлого, переполняющие мозги так, что проваливаешься в оставшуюся далеко позади страну мертвых или пытаешься жить в иллюзорном будущем; отвечайте на удар ударом, а за око требуйте око, зуб за зуб; превратитесь в зеркало, отражающее точно и незамутненно окружающий мир, людей и их поступки, и действуйте строго в соответствии с ними, полностью подчинившись внешним воздействиям, не выбирая и не оценивая, не избегая и не инициируя, лишь бесстрастно отражая, точно лед, на котором мы сидим, позволяя лишь неофитам усмотреть фату моргану мертвых тел, мучающихся в глубине, под слоем амальгамы, что не испугает, но на какое-то время отвлечет их внимание, и здесь еще мудрость — будьте такими, какими вы есть, и тогда остальные увидят в вас только то, что они хотят увидеть, а это в любом случае выгодно, ибо сильный противник увидит сильного противника и не тронет вас, глупый противник увидит в вас слабого противника и проиграет вам, друг увидит в вас друга и всегда придет на помощь, равнодушный и вовсе не заметит, что вы существуете, и тогда вам не попасть в жернова рока.

Язык ледника натекал на город, расположенный когда-то на склоне горы, и было непонятно — кому могла придти в голову идея возводить здесь города, и кто тут вообще мог жить, хотя, конечно, возможно, что его занесло сюда попутным ветром минувших тысячелетий, о чем могли свидетельствовать и хаотичность построек, и странная изломанность проспектов, закрученных в спирали сдвигами горных пород, соседство циклопических храмов и почти воздушных, изящных строений, словно радужные мыльные пузыри сцепились в единое пупырчатое целое и окаменели, эклектичность архитектуры, где в булыжные мостовые вламывались магнитные скоростные автострады, сохранившие подо льдом режущие глаза напор и агрессию, где крохотные церквушки притулились на широких плечах черных монолитов с непонятными золотыми надписями, так что острые маковки почти проступали сквозь стылое полотно глетчера, и все это представало макетом, оказавшимся под микроскопом, что, в некотором роде, так и было — лед здесь имел невероятную прозрачность колоссальной линзы, позволяющей рассмотреть все подробности вмороженного пейзажа, вплоть до каждой машины и лежащих людей.

Нашим сопровождающим ходу сюда не было — поток вавилонян перед чертой города резко уходил в глубину и скрывался в кромешной тьме. Мои спутники сразу же успокоились и с любопытством рассматривали руины, если такое слово применимо к полностью уцелевшему городу, ставшему непригодным для житья лишь из-за такой мелочи, как погребший его ледник.

Порой там, в глубине, загорались огни и улицы утопали в розовом тумане, шла внизу и какая-то работа оставленных механизмов, и мы ощущали подрагивание льда, а если бы приложили уши к поверхности, то услышали бы и гул (я когда-то проделывал такое, но затем, помимо того, что приходится долго тереть, разогревать ушную раковину, нечто тяжкое остается в душе, словно туда пробрались ядовитые змейки той безнадежности и отрешенности машин, бессмысленно продолжающих поддерживать в себе жизнь в ожидании возвращения хозяев).

Кто-то назвал это Сердцем гор и, даже, пытался записать его кардиограмму, поставить диагноз месту, и что у него получилось и получилось ли — я не знал, но поведал эту историю спутникам, распластавшимся на животах и рассматривающих город, упершись подбородками в кулаки, лишь прибавив от себя, что затем этот кто-то привозил сюда вагоны валидола и цистерны пустырника, вываливая и вливая их в просверленные дыры.

Город стоял предвестником равнины, хотя никакого визуального намека на ее скорое появление не имелось — бездна уходила все дальше и дальше, куда мы не могли заглянуть, и где сгущалась тьма, отчего слепли глаза, словно пытаешься смотреть на солнце, а сердце замирает в вопросительном ожидании — остановиться навсегда или все-таки застучать через какое-то время, ведь если путешествие окончится здесь, то зачем нужно сердце?

Здесь замечательная точка — ледник тек дальше, и мы последовали за ним, но внезапно, словно кто-то в голове щелкнул тумблером, ощущение спуска сменилось ощущением подъема, наши тела подчинились гравитации, и мы поползли вниз, пока наконец не замерли на месте, в середине необъятной ледяной равнины, где уже не оказалось ни движения, ни странной жизни глубин, ни прозрачности льда, превратившегося в белесое, мутное, со множеством пузырьков стекло.