Михаил Савеличев - Самурай

Равнодушие и безразличие Максима стало приобретать хорошо различимые эйфорические черты. Быть равнодушным стало легко и весело, словно он наконец-то умер после долгой, мучительной болезни, высосавшей все соки, все эмоции, все страхи жизни, оставив лишь предсмертное безразличие, за которым и приходит тьма или вот такая хорошо оборудованная операционная. После избавления от противного мышечного комочка, пульсирующего в такт бытия, приходят облегчение, радость, покой, покойность, нисколько не мешающая прикидываться живым, здоровым пред всяким, кто так же лишится и жизни и здоровья во имя высоких, утилитарных целей, но перед этим должен будет усыплен обманчивой, морочной жизнью своего противника, взирающего с равнодушным спокойствием из таких далей, из которых нет возврата ни за какие деньги, ни за какое искупление.

Левый хирург склонился над Максимом, снял маску, погладил его по щеке окровавленной резиновой перчаткой с порезами от неаккуратного владения инструментами, и сказал Викиным голосом:

— Вставай, Максим, пора. Петушок пропел давно.

Максим зевнул, отмахнулся от видения, сдирая яркую пленку сна с сумрачной реальности, и оказался в уже осточертевшем конференц-зале, в котором за время его отсутствия еще больше сгустилась тьма, хотя горели все те же светильники, что и раньше, до его падения в яму, и он с трудом мог рассмотреть смутные силуэты Вики (кажется) и Павла Антоновича (вроде бы), стоящих над ним плечом к плечу.

Павел Антонович догадался сдвинуть очки Максима на более привычное для них место, но открывшаяся реальность оказалась еще забавнее — две трети членов Общества действительно обрядилось в длиннополые костюмы цвета хаки с круглыми эмблемами «скорой помощи», стетоскопами на шее, профессионально воткнутыми микрофонами в нагрудные карманы, толстенькими браслетами компьютерных диагностов, свисающими с ушей респираторами и высокими круглыми шапочками, похожими на гильзы от универсального патрона.

Максим ощупал плащ и бронежилет, поднялся и безмолвно облачился в такую же форму, сложенную на столе рядом с тремя объемистыми чемоданчиками на кодовых замках и трубками холодильных генераторов, покрытых изморозью. Доступ к оружию, по крайней мере у Максима, теперь осложнялся, но перевешивать его поверх плаща или вообще оставлять здесь не было времени, да и судя по одеянию им не слишком грозило ввязаться в перестрелку — там, куда они направлялись, все уже было кончено.

Они прошли в комнату, скрытую за идеально замаскированной и наглухо притертой к косяку дверью, где за тонким ребристым пластиком серого цвета скрывалось полметра отполированного металла с многочисленными прорезями, в которые ушли рычаги и шестеренки фиксаторов, рычаги стопоров, горящие, как глаза вампиров в темноте, зрачки электронных замков и просто черные точки самострелов и пушек против несанкционированного вторжения в помещение, где среди уже знакомой кафельной белизны располагались: гигантская ванна, сейчас наполненная синей водой с небольшими айсбергами пены, выплывающих из невидимого отверстия в бортике, отделанном золотом; интимный кружок шести унитазов типа «тюльпан»; а также стоящий в центре столик с богатой коллекцией вин в прозрачном баре, вмонтированном в его ножку.

Сквозь идеально прозрачное окно сочился грязный свет агонизирующего дня, но его вполне хватало на то, чтобы, отразившись от зеркальных поверхностей стен, пола и потолка, достаточно прилично осветить туалет. Поэтому возившиеся около ванны техники в зеленых спецовках и надписями на спинах «Осторожно — мины!» почти не пользовались фонариками, которые Максим поначалу принял за компактный вариант биде, пока не понадобилось куда-то подсветить, и вся компания надолго ослепла, пропустив самый интересный момент закладки устройства в специально подготовленную канавку, безжалостно выдолбленную в кафеле, от которой, словно солнечные лучи на детском рисунке, разбегались кривые трещины.

Когда члены Общества продрали глаза и избавились от красивых световых разводов, поселившихся на сетчатке эфемерными и эфирными паразитами, устройство, представляющее собой толстенькое кольцо с вертикально торчащими трубками и многочисленными проводами, тянущимися к нескольким чемоданам, разложенных на умывальниках под хрустальными канделябрами и прикрытые от чьих-то глаз разоренными рулонами туалетной бумаги, было уложено в канавку, и теперь техники осторожно укладывали мастерками поверх куски пористого раствора, который мгновенно застывал безобразными серыми кусками, не дожидаясь более эстетического оглаживания и формовки.