Бим Пайпер: Бог пороха

Дом был видел неясным силуэтом, а свет выходил из узкого горизонтального окошка под крышей. За домом можно было разглядеть конюшни и, если доверять обонянию, свинарники. На дорогу выбежали, заливаясь лаем, два пса.

— Эй, есть кто живой? — крикнул Моррисон.

Из открытых окон послышались голоса: мужской, женский, еще один, мужской. Он снова позвал, заскрипел засов, и дверь распахнулась. Крупная женщина в темном платье посторонилась, приглашая его войти.

Это была одна большая комната, освещенная одной свечой на столе, другой на каминной полке и огнем из очага. У одной стены — двухъярусные кровати, посреди — заставленный едой стол. В комнате были трое мужчин и еще одна женщина, кроме той, что его впустила, и из-за двери, которая вела вроде бы в пристроенный сарайчик, выглядывали детские глаза. Один из мужчин, светлобородый, крупный, стоял спиной к огню и держал в руках что-то вроде короткого ружья. Но это было не ружье — арбалет с наложенной стрелой, натянутый.

Остальные двое мужчин были моложе — может быть, сыновья арбалетчика, у них тоже были бороды, хотя у одного — только пушок. На каждом была кожаная безрукавка и кожаные чулки. У одного из молодых людей была алебарда, у второго — топор. Старшая женщина что-то шепнула молодой, и та ушла за дверь, прогнав туда детей.

Моррисон миролюбивым жестом протянул руки:

— Я — друг, — сказал он. — Я иду в Беллефонте, это далеко?

Мужчина с арбалетом что-то сказал; молодой с алебардой что-то добавил. Женщина ответила, молодой с топором что-то сказал, и все засмеялись.

— Меня зовут Кэлвин Моррисон. Капрал полиции штата Пенсильвания. — Ага, этим не отличить полицию штата от швейцарских гвардейцев. — Это дорога в Беллефонте?

Еще какой-то обмен словами. Это не был голландский, на котором говорят в Пенсильвании, Моррисон был в этом уверен. Польский, может быть? Нет, он его достаточно слышал, чтобы узнать, если не понимать. Он огляделся, пока они спорили, и увидел в дальнем углу слева от очага три иконы на полке. Моррисон хотел подойти посмотреть. Иконы есть у римских католиков и у греко-католиков, и он знал разницу.

Человек с арбалетом опустил оружие, но не разрядил его, и заговорил медленно и отчетливо. Этого языка Моррисон в жизни не слышал ни разу. Он так же отчетливо ответил по-английски. Остальные переглянулись, озадаченно разводя руками. Потом его знаками пригласили сесть и поесть и впустили детей — всех шестерых.

К столу подали жареную ветчину, картошку и кукурузу. Столовыми приборами служили ножи и несколько двузубых вилок; мужчины пользовались кинжалами, висящими на поясе. Моррисон вытащил пружинный нож, отобранный при одном аресте. Нож произвел фурор, и пришлось несколько раз показать действие пружины. Еще подали ягодное вино, крепкое, но не особенно изысканное. После еды женщин оставили убирать со стола, а мужчины набили себе трубки табаком из кувшина на полке, предложив и Кэлвину. Моррисон набил трубку и зажег, как и все остальные, горящей головней из очага. Шагнув назад, он смог рассмотреть иконы.

Центральной фигурой был старик в белой мантии с синей восьмиконечной звездой на груди. С одной стороны от него находилась сидящая женщина с преувеличенными признаками беременности, коронованная венцом из колосьев и с кукурузным початком в руке, с другой стороны — мужественная фигура в кольчуге и с шипастой палицей. Единственное, что в. нем было необычного, — голова у него была волчья. Бог-отец, богиня плодородия, бог войны — нет, эти ребята; не католики. Ни греко-, ни римо-, ни как-нибудь еще. Моррисон склонил голову перед центральной фигурой, коснувшись лба, и повторил этот жест перед двумя другими. За спиной раздался одобрительный шепот: все увидели, что он не язычник какой-нибудь. Кэлвин сел на стул у стены.

Дверь не стали снова запирать на засов. После еды детей загнали обратно в пристройку. Никто не разговаривал, все прислушивались. Он вспомнил, что за столом осталось пустое место. Одного из молодых послали с сообщением. Докурив трубку, Моррисон сунул ее в карман и как бы невзначай расстегнул кобуру. Прошло около получаса, когда послышался стук копыт по дороге. Он притворился, что не слышит, и остальные поступили так же. Старик передвинулся поближе к своему арбалету, старший поднял алебарду и взял тряпку, будто полируя рукоять. Стук копыт замер снаружи, зазвякали доспехи. Собаки яростно залаяли. Моррисон достал револьвер и взвел курок.

Молодой подошел к двери, но не успел ее коснуться, как она распахнулась, отбросив его назад, и ворвался человек — борода под высоким шлемом, стальной нагрудник, черный с оранжевым шарф, — размахивая длинным мечом. Все, кто были в комнате, закричали в тревоге — это было не то, чего они ждали. Совсем не то. Из-за спины первого ворвавшегося напирал второй, и высунулось дуло короткого мушкета. Снаружи бухнул выстрел, и раздался собачий визг.