Борис Ляпунов - Искатель. 1963. Выпуск №6

— Есть, — сказал старик. — Есть трусы, есть слабые, есть глупые.

— Зачем же их убивать? Это фашисты считают, что надо убить всех коммунистов, а остальные тогда станут рабами.

— Вы, Ганс, говорите о справедливости, как испанец.

— О справедливости все думают, как испанцы.

Старик помолчал, а потом спросил:

— Почему же тогда на земле есть фашисты?

— Варум? — в раздумье сказал по-немецки Ганс.

— Что? — переспросил старик.

— Почему? — повторил по-испански немец.

— Да. Почему?

— Наверное… Наверное, потому, что некоторые думают: есть испанские фашисты, есть немецкие фашисты, есть итальянские фашисты. И дело испанцев, немцев и итальянцев бороться с фашистами. Многие так думают. А если бы все люди сказали: «Не хотим фашистов», — то их бы и не было.

На площади послышался гул голосов. Толпа заворчала.

— Граждане!

Это был голос старика. Он, видимо, отошел от окна, потому что его голос звучал издали.

— Граждане! Фашистов будем судить мы. Их не охраняют. Их арестовали, и мы будем их судить! Не трогайте их! Пусть они знают, что есть на земле справедливость! Идемте по домам!

— Смерть! Смерть! — гремело на площади.

Резко открылась дверь в комнату. Педро открыл глаза и увидел Хезуса.

— Жив! — командир порывисто подошел к дивану, сел и обнял Педро.

— Экипаж танка погиб…

Педро сел и облокотился о колени.

— Нельзя печалиться! — Хезус поднялся. — Надо, чтобы был праздник. Надо петь и танцевать! Надо веселиться и радоваться за прекрасную смерть этих людей, погибших за свободу! Надо быть счастливыми оттого, что, может быть, нам суждена такая прекрасная смерть!

— Здорово у тебя получилось! — Педро обнял Хезуса за пояс — дотянуться выше он не мог.

— А не льстишь, консехеро? — Вымазанное в машинном масле лицо командира еще хранило азарт боя.

— Не веришь, спроси у Антонио.

— Тебе я всегда верю. Даже когда не хочется, — Хезус смотрел на пылающий впереди город очень внимательно, словно старался угадать дом, в котором он своим же снарядом мог убить свою жену и ребенка.

Ночь уже спустилась, по-южному густая и душистая. Пожар на окраине Гандесы еще продолжался, и его блики, желтые и неверные, позволяли видеть танки у холма и сам холм и другие далекие холмы. Запах бензина, неистребимый и въедливый, не мог заглушить дух раскаленной за день земли и выгоревшей травы. Но воздух был уже прохладный. Прохлада струилась откуда-то сверху, от острых и колючих звезд.

Педро сказал:

— Я просто позавидовал твоему прекрасному выстрелу! С ходу — и точно в гусеницу.

— Старался как мог, консехеро.

— Вот я и говорю. Но как фашисты смогли снять с Валенсийского фронта столько танков и самолетов? — задумчиво проговорил Педро.

— Они оставили там заслон, и все.

— И ты говоришь об этом так спокойно?

Хезус вздохнул.

— Ты же сам говорил, что удивляться не стоит. Наши командиры позволили фашистам разбить Север. Баскония оказалась одна. Ее почти не поддержали операциями на других фронтах.

— То же случилось в Арагоне…

— Почему бы не произойти тому и в Каталонии? — снова насмешливо проговорил Хезус. — Почему?

— Потому что ошибки учитывают.

— Когда их считают ошибками.

Педро пожал плечами.

— Не возводить же стратегическую ошибку в правило!

— Так считают коммунисты. Но командуют не коммунисты. Коммунистам предоставляется право умереть за республику в бою. Великое и святое право, но этого еще мало для того, чтобы победить. Надо, чтобы командовали коммунисты. Такие, как Листер, как Модесто. И не частичными операциями на отдельных участках фронта, а всей армией республики целиком.

— Я с тобой согласен, — сказал Педро. — Но для этого нет политических условий. И почему об этом заговорил ты?

— Потому что франкисты сняли с Валенсийского фронта танки и самолеты и перебросили сюда, на Эбро. Это можно сделать при одном условии — при гарантии, что наступления на Валенсийском фронте не будет ни сегодня, ни завтра.

И это говорил Хезус, человек, для которого политика была делом десятым!

Неожиданно командир переменил тему.

— Ты знаешь, за что расстреляли Альфонсо? Того анархиста, который вступил в компартию?

— Нет. Да мне и не положено расспрашивать об этом.

— Да.

— Может быть, мне лучше этого и не знать.

— Надо знать, мио каро…

Хезус запнулся. Никогда советник не слышал от него нежных слов, и вот ночью, после очередного удачного боя, когда танки вышли на окраины Гандесы, Хезус произнес их — да такие, которые говорятся, пожалуй, только брату, — «мое сердце».