Александр Черченко - Сказание о системном администраторе

Он отшатнулся.

— Коли, я сказал, в вену!

Он боязливо ощупал мои вены и попытался сделать укол, но иголка погнулась.

— Бери другую иглу, дилетант! — Скомандовал я, веселясь еще больше.

Профессор испортил четыре иглы, но моя кожа странным образом не поддавалась. Такое, вероятно, произошло впервые в его многолетней практике инъекций. Пока он это проделывал, впадая постепенно в апатию, я дал ему дельный совет:

— Ты, Плотников, обязательно расскажи своим коллегам по психиатрическому цеху о том, что сейчас видел, я разрешаю. Поверь, интересно будет.

Он только затравленно озирался, пот капал с его лба крупными каплями. Когда шприц был, наконец, готов, я коротко скомандовал:

— А теперь, коли себе в мышцу!

— У меня больное сердце! — Застонал он жалобно, но уловив мой взгляд, тут же спустил штаны и медленно ввел себе в ягодицу содержимое шприца. Процедура была весьма болючей. Профессор опустился на пол и стал ползать громко и жалобно охая. Потом он совсем прилег на пол. Челюсть его безвольно свесилась, вены на шее вздулись, теперь он что-то невнятно бормотал, обливаясь собственной слюной. Жалкое зрелище! Пусть, гад, на себе испытает хоть малую долю того, что сотворил с другими!

Из больницы я вышел с пропуском от профессора, лежащим в компании своих помощников, в запертом кабинете.

И опять мне пришлось под опекой людей Якова ехать в белом «Мерседесе» обратно к нему в вагон с авторитетным медицинским заключением о моем психическом здоровье. И опять я сидел напротив учителя Якова, который пока еще ничего не знал о трагической кончине своего племянника и невменяемой состоянии своего цепного психиатра.

Яков встретил меня приветливыми словами о том, что «про сверх силу ты вчера смешно придумал!» И мы посмеялись вместе.

— Но я лично думаю иначе, — продолжил он уже серьезно, — тебе, попросту помогала организация Демьяна, которая, по моим сведениям имеет беспрецедентные оперативные возможности. Его люди, прошли подготовку по какой-то особой программе и эта программа на порядок выше любой другой в области шпионажа. По странной причине Демьян покровительствовал тебе. Почему он это делал, я скоро выясню, но лучше будет, если ты сам мне расскажешь правду. Даю тебе, Алексей, последний шанс.

— А какие у меня гарантии, что вы меня не застрелите, после того как я буду с вами откровенным?

— Вот это разговор мужчины, а не ребенка-фантазера. Никто тебя не застрелит, мой мальчик, ты, Алёша должен сам придумать свои гарантии и мы тебе их устроим, в разумных конечно пределах. Кроме того, поразмысли, ну зачем мне от тебя отказываться? Молодой человек, программист, спортсмен, мой ученик, еще и с воображением, такие люди нам нужны. Я понимаю твое беспокойство и знаю, что в твоих обстоятельствах обезопасить себя очень сложно. Но с другой стороны выбора у тебя нет. Я лично, со своей стороны, обещаю сделать для твоего будущего все, что в моих силах. А сил у меня, как ты знаешь, достаточно.

— Вы и так для меня уже очень много сделали, благодаря вам я посмотрел на понятия «правды» и «лжи» трезвыми глазами.

— Скоро ты на многое посмотришь абсолютно по-другому, мир людей окружающий нас, таит в себе много интересного. Вот, к примеру, обрати внимание на эту ветку акации в вазе.

В углу купе стояла массивная ваза, из которой тянулись корявые, сухие, колючие ветки акации, увешенные как елка миниатюрными долларами и евро. «Раньше ее тут не было», — подумал я.

— Знаешь ли ты чей это символ?

— Знаю, учитель Яков, это символ древнего братства вольных каменщиков. Мне нравиться акация, в детстве я любил обгрызать ее сладкие, цветущие лепестки.

— Вот и прекрасно, — не понял моей иронии Яков, — про твое прошлое я кое-что выяснил, ты всегда стремился служить светлым идеалам, не правда ли?

— Правда.

— А сам состоишь в Черном Братстве, это ведь, согласись — глубоко символично.

Я почувствовал, что пора переходить Рубикон, Яков тянет время, видимо сбой связи замедлил на время его решения.

— Да, я уже заметил, учитель, вашу склонность к символике, но я так же заметил, что в наших черных джипах внутри салоны белого цвета, а в ваших белых машинах салоны черные. Это ведь тоже глубоко символично, вы согласны?

Яков поднял брови и откинулся спиной на сиденье. Он молчал.

— Кроме того, — продолжал я, — ваши вольные каменщики давным-давно превратились в подневольных могильщиков.

Я ожидал хоть какой-то реакции на свои «роковые» слова, но на лице Якова не дрогнул ни один мускул. Удивительной выдержки человек!