Олег Серегин - Хирургическое вмешательство

— А чего ты по профилю не работаешь? — спросил Лейнид. — В частных клиниках, да в Москве, даже терапевты по три раза в год машины меняют, а кармахирург с твоими возможностями… Деньги ж охрененные!

— Ты понимаешь, — глубокомысленно отвечал Даниль, — я работать очень не люблю. А тут я работаю в худшем случае три раза в месяц. Остальное время сижу в личном, между прочим, кабинете и халявный интернет юзаю. А машина мне не нужна…

Он замолк и уставился в небо. С крыши на крышу над колодцем двора летали вороны.

— А ты чего в инспекцию пошёл? — спросил он. — Ты на каком курсе вообще?

— На третьем, — Лейнид вздохнул. — Да я просто подработки искал. Подумал, какое-то касательство к профессии будет… опять же, ошибки исключены, меня любой оператор опознает. Слушай, я спросить хотел — чего этот шкаф, Ника, болтал? Про тысячи жизней? Вроде же как…

— У Ники инструкция со вдохновенной речью, — усмехнулся Даниль. — Он её зачитывает. Кто её писал — я не в курсе. Чудак какой-то на букву «м». Нету тысяч, конечно. Зафиксированный минимум физических жизней от образования тонкого тела до его распада — три, прописью, три штука. Максимум, вроде, около сотни.

— Сотня — это тоже прилично. — Лейнид подумал и добавил: — Но всё-таки обидно как-то. Раньше в сказку верили…

— Во-первых, не все в неё верили. А во-вторых, тебе и сейчас никто не запрещает. Вон церквей пооткрывали сколько. Вера — вещь иррациональная. А если точно знаешь, что с телом не умрёшь, дальше можно что угодно себе придумывать.

— Если точно знаешь — не получается…

— У кого как. Когда реинкарнацию доказали научно, буддисты радовались как дети. А с буддизмом, по сути, ещё хуже вышло, чем с христианством. Потому что нирвана, которая у них цель, означает то же самое растворение личности, которое в любом случае происходит в конце концов с кем угодно, будь он буддой или придурком последним. Только у будды оно осознанное и с придуманным смыслом. А значит, оно такая же иллюзия, как и всё остальное. Майя.

— Сансара — нирвана, — сделав умное лицо, заметил Лейнид.

Даниль ухмыльнулся.

— По-моему, это очевидно.

— А как они выплыли?

Аспирант хихикнул.

— На концепции бодхисаттвы, конечно. Бесконечный отказ от окончательной нирваны. То бишь бодхисаттва может воплощаться и сотню раз, и тысячу, и миллион…

— И в мух и комаров тоже?

— Не дури. Сансара — такой же результат эволюции, как разум, и тесно на него завязана. Максимум, то есть минимум — в человекообразную обезьяну. — Даниль засмеялся. — А потом удивляются, почему шимпанзе язык жестов осваивают…

— И что, — озабоченно спросил Лейнид, не быв впечатлён свойствами шимпанзе, — из неё — вообще никак и никуда?

Собеседник скорчил рожу.

— Как только люди понимают, что нечто есть, они тут же стараются из него вылезти. Из детского манежика, из атмосферы, из сансары… как будто им там денег дадут. — Даниль философствовал, Лейнид внимал; помедлив, аспирант затянулся и докончил, глядя в сторону: — Можно.

— Как? Куда?

— Никто не знает.

— То есть?!

— Ящер говорит — можно.

— И? — Лейнид подался вперёд.

— Любопытство кошку сгубило.

— Блин!

— Он говорит, что за сенсациями не гонится и научной общественности представлять неподтверждённые гипотезы и непроверенные данные не будет, — Даниль ухмыльнулся. — Я так думаю: он знает, но не скажет.

Отпустив инспектора с миром, стажёр ещё постоял, задрав голову и щурясь на птиц, а потом отправился обратно, к казённому оптоволокну. Ника попытался его пристыдить, но Даниль зыркнул левым глазом, и менеджер притих: опыт взаимодействия с кармахирургом у него был больше, чем ему бы хотелось.

Сергиевский вошёл в кабинет и закрыл окно; в комнате было холодно, как на улице. Сел. На широком столе работало сразу два компьютера, оба в спящем режиме: стационарный, положенный ему как оператору, и личный данилев лэптоп. Вентиляторы гудели дуэтом, завывая поочерёдно, точно машины переговаривались между собой.

Даниль посмотрел на часы: около трёх.

Вопреки нелестному мнению Ники, аспирант не резался ни в Контру, ни в Линейку — он занимался делом, хоть и не тем, за которое ему здесь платили. Проснувшийся лэптоп явил открытый файл с диссертацией, и Даниль обречённо поморщился. Щёлкая по клавишам, он просмотрел кусок позднего текста; поленился заново вникать в строчки формул, надеясь, что не ошибся тогда, когда считал. Ему было скучно и тошно. Через час или два в Москву возвращался Ящер, Tyrannosaurus Rex, жуткий человек и ещё более жуткий научный руководитель. Конференция, на которую он летал, подарила Данилю полсентября свободы, но всё хорошее неизменно закачивается. Присущая Лаунхофферу потусторонняя жуть заключалась, в частности, в том, что он никогда не отдыхал, потому что никогда не уставал. После многочасового перелёта, вдобавок зная, что завтра на работу с утра, всякий нормальный человек предпочёл бы обождать с делами — но Ящеру передышки не требовались.