Василий Мидянин: Магистр

– Господи, укрепи…

Закрывать глаза было невыносимо больно, и он снова с отвращением скользнул взглядом по келье. Шаткий стол посреди комнаты был завален грудами слипшихся таблеток неопределенного цвета, грязными одноразовыми шприцами, разбитыми термометрами, гнилыми обломками гробовых досок, вымазанными мокрой глиной, скомканными страницами из порнографических журналов. Венчала осыпающуюся композицию огромная дохлая крыса, из остекленевших глаз которой медленно сочилась и капала на пол черная кровь. Изредка по бревенчатой стене стремительно и бесшумно 6егали пауки и огромные рыжие тараканы уродливых форм, но Михаил уже не мог сказать наверняка, галлюцинация это или реальные насекомые. Мертвая тишина сдавливала барабанные перепонки, словно вода на большой глубине. В этой тишине отчетливо улавливалась размеренная вибрация окружающего пространства – сатанинская вибрация "ом". Невидимый противник временно ослабил пытку, чтобы монах не умер, но он все ещё присутствовал здесь, продолжая: контролировать ситуацию. Михаилу просто дали понять, что облегчение возможно. Великосхимник знал, что после короткой передышки вернутся умопомрачительная боль и безумные, сводящие с ума кошмары. И, может быть, в этот раз Зверю удастся сломить его сопротивление и заставить совершить смертный грех… А может, Михаил наконец сойдет с ума, и тогда кошмар закончится. Облизнув гноящиеся губы, великосхимник начал читать молитву вслух, чтобы заглушить проклятые вибрации, но его голос был едва слышен в ледяном пространстве насквозь промороженной кельи:

– Отче наш, иже еси на небеси… Да святится… Да приидет… Хлеб наш насущный… И введи нас во искушение, огавакул то сан ивабзи…

Михаил осекся, внезапно осознав, что "Отче наш" превратился в исковерканную сатанинскую молитву. Измученный непрекращающейся пыткой, теряющий связь с реальностью мозг привычно перевернул строчку – слишком часто монах когда-то читал эти слова задом наперед. Господи, да что же это!..

На жестком ложе в дальнем углу кельи беспокойно ворочался и бормотал во сне келейник Варфоломей. В миру он был невежественным агностиком и страшным грешником. Несколько лет назад брат Варфоломей, в то время еще носивший какую-то собачью кличку вместо имени, состоял в рядах одной из организованных преступных группировок на должности штатного киллера. Получив очередной заказ на одного провинциального предпринимателя, который неосторожно запутался в огромных долгах, Варфоломей начал детальную разработку операции по устранению объекта и в ее ходе Божьим промыслом выяснил, что намеченная жертва – его давно потерянный родной брат, которого он разыскивал всю жизнь. Мгновенно и безоговорочно уверовавший в силу Господа, Варфоломей тут же переписал на себя долг брата, причем для устранения разногласий с кредиторами ему пришлось бесплатно выполнить еще несколько заказов – в то время в его голове Все еще царил полнейший сумбур, так до конца и не улегшийся даже после нескольких лет строгой монашеской жизни. Выплатив долг, Варфоломей Отправился к местному архимандриту, добился у него возможности исповедаться и покаялся во всем. Сначала архимандрит настаивал, чтобы он предал себя в руки земного правосудия и до дна испил горькую чашу покаяния, бывшему киллеру удалось убедить владыку, что в этом случае ему не дожить д

аже до суда – слишком много людей жаждали его крови. В конце концов архимандрит смилостивился и передал дело Варфоломея по церковным инстанциям, рекомендовав назначить ему тяжелейшее покаяние в удаленном таежном скиту для самых страшных грешников. Потрясенный случившимся, чудесным образом спасенный брат бывшего киллера постригся в иноки и теперь замаливал грехи мира где-то в Новгородской области.

Келейник рассказывал соседу историю своего воцерковления довольно часто и красочно. В первый раз Михаил испытывал к нему сострадательное удивление, во второй – брезгливую жалость, в третий и все последующие разы – постепенно усиливающееся холодное раздражение, которое ему приходилось искупать потом жестокой епитимьей и самоограничениями История Михаила была гораздо занимательнее, но он никогда и никому её не рассказывал – с того самого момента, как патриарх благословил его оплакивать свои злодеяния в строгом таежном скиту…

"Гордыня", – тихо вздохнул Михаил. В его судьбе не было ничего, совершенно ничего занимательного, тем более в сравнении с судьбой соседа. Нужно принять на себя дополнительную повинность, чтобы изгнать из сознания эти крамольные мысли. Допустим, триста земных поклонов с молитвой мытаря после начала трапезы – и только после этого позволить себе вкушать пищу. Если не успеет уложиться в отведенные на трапезу четверть часа, то тем лучше для души… Разумеется, все это – помимо епитимьи, которую наложил на него за горделивые мысли духовник после завтрашней исповеди. Однако в последнее время настоятель все чаще стал назначать ему демонстративно легкие покаяния, и Михаил, который не был удовлетворен таким попустительством, старался тайком разнообразить наказания своего грешного тела, по мере возможности укрывая их от испытующего взора преподобного…