Юрий Кудрявцев - Три круга Достоевского

Очень удобно такие люди чувствуют себя в среде деликатных и благородных. Для Москалевой такой среды не нашлось. Фома попал как раз в такую. Он имеет дело с добрым, деликатнейшим, до предела великодушным помещиком Ростаневым.

Ростанев постоянно преувеличивает добро в других и зло в себе. Даже Фому он пытается представить как благороднейшего человека. Считает, что плохое в Фоме от среды, и «надо крото­стью уврачевать его раны, восстановить его, примирить его с че­ловечеством» [3, 15]. Он считает, что должен быть деликатным с Фомой еще и потому, что Фома живет на его хлебах, а обидеть человека одолженного никак нельзя. Ростанев ждет от Фомы высшего благородства, когда тот «засияет как перл».

Не дождался. Попал под полную власть Фомы. Не исправил Фому. Того исправила могила. Безмерная доброта Ростанева при­вела к злу — позволила Фоме поработить село Степанчиково.

В «Дядюшкином сне» благородным человеком показан учи­тель Вася. Добр, незлобив, руководствуется в жизни не столько разумом, сколько сердцем. От несчастной любви он уходит из жизни, «привив» себе чахотку. От любви к дочери Москалевой — Зине.

Зина «хороша до невозможности». Внешне. Но и внутренний мир ее богаче, чем у многих обитателей Мордасова. Она горда, чужда погоне за богатством. Но гордость ее своеобразна — сми­ренная гордость. Зина любила учителя, но и не смогла ослушать­ся запретов матери. Зина раскрыла мордасовской толпе всю неприглядную картину ловли «дядюшки». Но она же, назло, соглашается выйти за «дядюшку». То есть делает то, чему противи­лась и чего ее мать добивалась.

Красота Зины здесь — предмет купли-продажи. Но, в отличие от Вари, Зину продают не чужие люди, а мать. На этот раз не вышло. Но в конце повести Зина — жена генерал-губернатора. Видимо, в другом случае ее мать сделала все как надо. А может быть, и Зина изменилась, переняла некоторые черты матери. Но в «Дядюшкином сне» образ Зины есть лучший женский образ. Конечно, не так уж трудно быть лучшей на фоне других женщин Мордасова.

В «Селе Степанчикове...» есть разные женские образы. Но наиболее симпатичны образы Насти Ежевикиной и Татьяны Ива­новны. Доброта и непосредственность Татьяны Ивановны не име­ют предела.

Тема ««случайного семейства» в сибирских повестях не рас­крыта. Есть лишь попытка создать такое семейство. Детей в этих повестях почти нет.

Здесь снова встречаются неотъемлемые от произведений До­стоевского припадки и обмороки. Но здесь в обмороки падают не жертвы, а хищники — когда срывается их дело.

В «Селе Степанчикове...» изображается первый «идиот» До­стоевского. Это уже упоминавшаяся Татьяна Ивановна. Она, од­нако, по сути своей здоровее неидиотов. В мире погони за мате­риальными благами она равнодушна к этим благам. Явления жизни она воспринимает во всей их первозданности.

В «Селе Степанчикове...» появляется первый в творчестве До­стоевского «космополит». Слуга Видоплясов. Это он утвержда­ет, что русские имена не эстетичны, в противовес западным. Он уверяет, что Аграфена — имя неприличное, а вот Аделаида — вполне приличное. К тому же Видоплясов — доносчик.

В сибирских повестях встречается слово «жид», что вызы­вает мысль о непочтительном отношении к евреям. Один из ге­роев «Села Степанчикова...» ругает французский язык.

В этих повестях есть размышления об искусстве. На разных Уровнях. В том числе и на ругательском. Так, Москалева нередко ругает «дурака» Шекспира. О деятелях искусства размышля­ет и дядюшка-князь, в голове которого все перемешалось: «Лорда Байрона помню. Мы были на дружеской ноге. Восхитительно танцевал краковяк на венском конгрессе» [2, 313]. Позднее ока­залось, что это был не Байрон, а какой-то поляк, где-то, но сов­сем не на Венском конгрессе, сломавший ногу.

Много размышляет о литературе Фома. Но знаком с нею по­наслышке. Так, Гоголь для него — писатель легкомысленный. К Гоголю можно относиться по-разному. Но назвать его легкомыс­ленным можно лишь при полном незнании его творчества.

Судьба героев сибирских повестей разная. Охотница за ко­шельком князя, Москалева, терпит как будто поражение. Ничего не достигла. Да к тому же осмеяна толпой. Как будто бы первый крах, хищника у Достоевского. Тем более, что автор говорит: «Повесть моя заключает в себе полную и замечательную исто­рию возвышения, славы и торжественного падения Марьи Алек­сандровны и всего ее дома в Мордасове» [2, 299]. В Мордасове, верно, — крах. Но не вообще крах. Хищные крах терпят редко. А Достоевский не хотел искажать действительность. Свое Марья Александровна взяла. В другом городе.