Василий Гавриленко: Попаданец в группу Дятлова. Сборник рассказов

— Иди сюда, не бзди!

Алешка, словно подтягиваемый за веревочку, медленно пошел вперед по желтому тоннелю, чувствуя, как подкашиваются ноги.

Тот, что звал его, был похож на обритую обезьяну — выпуклый лоб, уродливо оттопыренная нижняя губа, маленький тупой подбородок. Глаза его были пусты.

Двух других Алешка сейчас не видел, они были тенями, призраками, на деле существовал лишь вот этот человек-обезьяна.

— Ты это видел?

Что-то чиркнуло Алешку по кончику носа, и перед его глазами вдруг возник длинный тонкий нож.

— Макак, забейся, — засмеявшись, сказал один из призраков, и тут же перестал для Алешки быть призраком: белые волосы, широкий, похожий на грушу, нос, красные, как у девушки, губы, — Пошел отсюда!

Всхлипывая, Алешка побежал вверх по ступенькам, ему вдогонку понесся хохот, отражающийся от стен тоннеля, и потому страшный, как в кино.

Из носа что-то закапало, и Алешка испуганно схватился — цел ли? Нос был цел, но слезы, стекая по щекам, добрались до него.

Дождь усилился, умыл Алешку, но душе легче не стало. В подъезде было темно, от сквозняка похлопывала дверь, из почтовых ящиков торчали не взятые жильцами рекламные листки.

Поднимаясь по лестнице, он вдруг в тишине услышал хохот, похожий на тот, в переходе. Хохот шел из дверей его квартиры…

Но деваться было некуда и Алешка, решительно толкнув дверь, вошел. Брат лежал на диване и не повернул голову. Перед ним в телевизоре хохотало отвратительное существо — шло кино.

Алешка молча прошел в свою комнату, не раздеваясь упал на кровать и довольно долго лежал совершенно неподвижно, потом вдруг плечи его тихонько затряслись и, пошарив рукой по постели, он накрылся с головой углом одеяла.

У моего отца странное хобби для военного человека — он страстный грибник. Наверное, бравому морскому офицеру, хоть и в отставке, каковым является мой отец, больше пристало, например, коллекционировать кортики, или вставлять непостижимым образом в бутылки макеты кораблей, или, на худой конец, собирать марки. Но вы бы послушали, как он рассказывает обо всех этих волнушках, свинушках, подосиновиках и боровиках, как мягко и даже нежно он произносит эти названия, и как при этом светятся его слегка прищуренные от соленого морского ветра глаза. Этот огромный, веселый и очень смелый человек совершенно точно считает грибы если не мыслящими, то, во всяком случае, живыми существами. Может быть, поэтому отец ест грибы редко, и все больше под водку.

Я не грибник, и в лесу бываю редко, но память о тех удивительных тихих охотах, на которые меня, мальчишку, брал отец, останется со мной до конца. Даже о той, на которой я впервые понял, что папа — не всесильное бесстрашное существо, а простой человек.

Мне было лет пять, а может быть, семь, и лес, без всяких оговорок, был для меня тем самым, в котором живет Баба Яга, бродит Леший, а где-то над озерцом плачет Аленушка. И что с того, что кое-где встречались кострища с разбросанным вокруг мусором — детское воображение не замечало их.

Мы шли неподалеку от опушки леса. Отец в своей соломенной широкополой шляпе, высоких сапогах, с корзиной и суковатой палкой в руках был похож на сказочного богатыря.

Я бежал впереди, заглядывая под каждый кустик. Мне хотелось скорее найти грибы и посмотреть, как обрадуется отец. И вот я выскочил на небольшую полянку, заросшую высокой травой, и обомлел:

— Папа! Грибы! Грибы! Грибы!

Вся полянка была сплошь усеяна огромными грибами с красивыми коричневыми шляпами и толстыми мясистыми ножками. Словно рать на поле брани, они стояли плечом к плечу и мужественно глядели на меня.

— Володька, ведь это валуи, — смеясь, сказал отец, и подковырнул один гриб палкой. Тот заскрипел, но с места не сдвинулся.

— Кто? — удивился я.

— Валуи. Они горькие, как касторка.

Для меня это был аргумент и железный приговор валуям — я-то любил съедобные грибы.

— Красавцы, — улыбнувшись, сказал отец, и мы пошли дальше. Я, слегка обескураженный, не забегал больше вперед.

Пели птицы, и в воздухе разливалась сладость. Я срывал пахучие цветы и старался высосать мед, но меда в них не было.

Валуи теперь встречались часто, я поддавал их ногами, как футбольные мячи.

Вдруг из-за деревьев раздались те слова, которые мне почему-то всегда было стыдно слышать, и на поляну вышли двое. Разбойники — в майках, на руках надписи и рисунки, а в глазах словно поселились чертики из книжки.

— Дай закурить, — хрипло сказал один из разбойников, тот, у которого чертики были побольше.