Татьяна Грай - Сайт фараона

...а может быть, он и в самом деле был турком... у всякого человека есть национальность, наверное, и у него есть... какая-нибудь... но если он знает о себе, что он существует - через мысль и слово - то нужно ли ему другое знание?.. Липкий тягучий дождь полз с неба на землю, пытаясь прикинуться невинной летней моросью, но обман не удался... - Кто ты? спросил его прохожий без лица. Он не смог ответить. Даже его временное имя залипло где-то в уголке памяти, посыпанное пылью и крошками пересохшего бытия, и отковырнуть его не удалось... он думал всем телом, от макушки до ногтей на пальцах ног, но имя не возвращалось... иногда его подмышки рождали внезапные образы и звуки... иногда от усиленных раздумий сводило судорогой берда и ягодицы... три слова - отречение, преображение, самоотречение - пытались слиться воедино, чтобы породить новый смысл, но барьер буквенного несоответствия стоял между ними, и белая тень сути танцевала на угольно-черной стене непонимания... он ощутил порочность линейного мышления, и тут же отрекся от него... мысль циркулярная или взрывная скорее может привести к концу неведения... но какая часть тела способна мыслить столь нетривиально? Пятки отчаянно чесались, пытаясь оторваться от приземленных словесных штампов, спина свербела, ища новое в смысле лингвистическом и общечеловеческом... а его собственная черная тень горела в алом и золотом костре, хрипя и выплевывая проклятия... он потерял тело, но тень продолжала умирать... он пропускал сквозь себя свет солнца, но кристальную чистоту его структуры не задевали бушующие вокруг водовороты энергий... а тень продолжала умирать, тень несуществующего тела... На него пролилась жара... не та, что плавит асфальт, и не та, что сушит горло и обжигает легкие... и не та, на которой можно зажарить части детородных органов... это была жидкая жара, густая, концентрированная, вязкая, растворяющая решетку кристалла, его внутреннюю клетку... и кристалл растекся, но не погиб, а стал зеркалом... и каждая его мысль тут же начала рождать долго не гаснущее эхо, а он изо всех сил старался стереть все внешние отзвуки своего растерявшегося "я", и ему это удалось... наступило молчание, эхо угасло и тень наконец умерла...

Он сфокусировал взгляд на том, что маячило прямо перед ним. Но это оказалась всего лишь белая кошка с нелепым, словно приклеенным черным хвостом. Мадам Софья Львовна. Любимица невероятной старухи. Единственное существо, до конца понимающее безумную Настасью.

И все.

- Я ничего не вспомнил, - сказал он, не видя Лизу-дубль, но не сомневаясь, что будет услышан.

- Не так сразу. Наберись терпения, - ответила Елизавета Вторая, возникая рядом с мадам Софьей Львовной. - Поехали дальше.

Она помогла ему встать - оказалось, что ноги у него настолько затекли, что он не в состоянии был использовать их по назначению. Острая колющая боль, показатель возобновления тока крови, заставила его вскрикнуть, но через минуту он уже зашагал к синему чудищу, опираясь на плечо Елизаветы Второй. И вдруг ему показалось, что они идут следом за тенью навозного жука...

Он вздрогнул и остановился.

- Что? - шепотом спросила Лиза-дубль.

- Там, впереди... тень скарабея...

Глава третья

- Я думаю, это начало воспоминаний, - уверенно говорила Елизавета Вторая, выводя синий танк на дорогу. - Главное - не спеши и тщательно анализируй все образы, какие только будут возникать в твоем сознании.

- Но при чем тут навозный жук?

- А до сих пор он ни разу не вторгался в твои мысли? Я имею в виду, после пробуждения?

- Вообще-то было...

- Ну вот. Значит, в нем есть какой-то смысл. - Что-то послышалось ему в тоне Лизы-дубль... она вроде бы хотела кое-что напомнить, намекнуть на нечто... определяющее? Нет, он не понял, что крылось в глубине интонации Елизаветы Второй. И спросил:

- Нам долго еще ехать?

Лиза-дубль посмотрела направо, налево, вперед - и ответила:

- Еще часа два.

- Погоди-ка, - озадачился он, - ты говорила - всей дороги пара часов, а мы уже сколько едем?

- Да мы пока что и с места не стронулись, - фыркнула Лиза-дубль. - И не забывай об остановке.

Он надолго замолчал, перебирая в памяти все происшедшее с ним в новой жизни и пытаясь отыскать в немногих событиях ключ или хотя бы отмычку, а то и ломик... он готов был вторгнуться в собственное прошлое беззаконно, разнеся в щепки запертую дверь, и наплевать на последствия... но ничего подходящего под мысль не подворачивалось. Елизавета Вторая тихонько напевала: "Есаул, есаул, ты оставил страну, и твой конь под седлом чужака..." Мелодия была симпатичной, но удивительно прилипчивой, и через минуту в голове Максима тоже завертелось беспрерывное: "Пристрелить не поднялась рука... и твой конь под седлом чужака..." Он рассерженно потер лоб, стремясь избавиться от затягивающей ум серой паутины квасного патриотизма, который пропитывал песенку от и до, и наконец сказал: