Станислав Гагарин - Деревня Серебровка

Когда я был еще младенцем, отец мой погиб во время лесного пожара. Мать долго после того болела, да так и не выздоровела, умерла, оставив меня на попечение бабушки Дуни. А с пятого класса я перебрался в интернат районного села Бакшеева. Там закончил среднюю школу и в тот же год отправился на Дальний Восток.

Бабушка Дуня безропотно меня благословила.

– Подавайся, Витюшка, в большой мир. Тосковать буду по тебе – знамо дело… Да ты у меня вырос парнем душевным и не забудешь бабке Дуне письмишко черкнуть.

С тем и уехал я во Владивосток. Сдал экзамены в высшую мореходку и стал учиться на судоводительском факультете. А через пять лет закончил училище и остался в пароходстве. Год работал четвертым штурманом на ледоколе, потом послали меня третьим помощником капитана на контейнеровоз, так в свою деревню Серебровку и не мог больше вырваться ни разу.

Однажды ночью на пароходе из Мельбурна в Нагасаки, когда готовился сдать вахту второму штурману, мне показалось, будто меня позвала бабушка. Грустным таким голосом: «Витю-ша… А, Витюша! Ты слышишь меня?» Я даже оторвался от карты, на которой готовился нанести точку – место нашего судна на момент сдачи вахты, – поднял голову и ясно услышал вдруг, как кто-то рядом со мною вздохнул.

В эту ночь мне приснилась бабушка… Стоим мы с ней на берегу нашей Уфалейки, у меня руки в карманах, вид праздничный. А у бабушки в руках удочка. Уйдет поплавок по течению, бабушка удилище вздергивает, червячка проверит и вновь закидывает в реку. Потом взглянет на меня лукаво и говорит:

«Не боись, Витюшка, счас мы ее изловим, золотую рыбку»… Сам сон меня встревожил. Наутро я дал радиограмму в Серебровку и тут же написал рапорт капитану об отпуске…

…От большака, по которому ходил из Каменогорска в Бакшеево автобус, до деревни нашей было километра два. И все чистым сосновым лесом… «Икарус» высадил меня рядом с указателем «Дер. Серебровка», я закинул на плечо японскую сумку с рисунком Фудзиямы, взял чемодан с заморскими подарками деревенским родичам и бодро зашагал по дороге.

Лес кончился метров за триста до высокого обрыва. Под ним тянулась долина, занятая избами Серебровки, а за деревней, у кромки синего заповедного бора, протекала речка. Я вышел из леса, пересек пространство, покрытое молодыми сосенками, – и взял влево, чтобы подняться на пологую скалу, нависавшую над обрывом. Со скалы открывался замечательный вид на родную деревню. Я задохнулся, поднимаясь на скалу, с грустью подумал о том времени, когда одним махом взлетал на верхушку. Мало приходится двигаться морякам. Из каюты на мостик, с мостика в кают-компанию… «Буду утром бегать по палубе», – мысленно сказал себе, одолевая последние крутые метры.

Огляделся с вершины и… не увидел Серебровки, подумал, что заблудился. Но скала была та самая, второй не существовало. Пригляделся и установил, что Уфалейка течет гораздо ближе к обрыву, чем прежде.

«Снесли Серебровку, – ахнул я. – Сейчас это модно – собирать всех в кучу на центральную усадьбу. Загнали мою бабку Дуню куда-нибудь на пятый этаж, и сидит она там, кукует на балконе…»

Я спустился со скалы на дорогу и остановился перед указателем, который безбожно врал, ибо там, куда направлял он путников, не было никакой Серебровки. И тут припомнилось, что в райцентре у меня двоюродный дядя, Паксеваткин его фамилия, дядя Вася, по отчеству Фомич, а по званию майор милиции и к тому же начальник райотдела. Кто же лучше его знает, где прописалась наша Серебровка…

Дядя Вася принял радушно, вызвался отвезти домой, даже не спросив, как это я попал в Бакшеево, которое лежит дальше Серебровки.

– Домой отвезти? – спросил я. – А куда деревню дели?

Василий Фомич остолбенело воззрился на меня.

– Что с тобой, парень? – спросил он. – О чем говоришь?

– Нету больше Серебровки, – пояснил я неуверенным голосом, – на прежнем месте нету. Куда ее перенесли? И бабку Дуню тоже…

Я увидел, как рука начальника милиции потянулась к виску, чтоб изобразить известное движение, но на полпути остановилась и медленно опустилась на зеленое сукно стола.

– Давай по порядку, Витя, – сказал он. – То ли ты путаешь, то ли я перетрудился на этой «тихой» службе.