Ярослав Голованов - Заводная обезьяна

– Ясно,- ответил Зыбин.

– Ну вот и отлично…

– Ясно, что вы поступаете неправильно. Бережной резко обернулся. •

– А об этом не вам судить, товарищ Зыбин!

– Я высказываю свое мнение,- твердо сказал Юрка.

– А меня не интересует ваше мнение! Ясно?!

– Вот теперь ясно окончательно.- Зыбин повернулся и вышел.

Он возвратился в свою каюту, когда Сашка уже ушел обедать. Это хорошо: хотелось побыть одному. Лег на койку. "Вот так. Вот так теперь всегда. Это сначала трудно, а потом уже невозможно будет иначе. Надо привыкнуть быть человеком. Как хорошо! Словно умылся чистой холодной водой…"

Он закрыл глаза.

Когда Сашке после обеда пил в столовой компот, а Анюта вытирала столы, он рассказал ей о том, что ходил к капитану и к первому помощнику и что ничего не вышло, вместе на берег им сойти не удастся. Анюта улыбнулась ему в ответ. Так она еще не улыбалась ему и сказала просто:

– Потерпи немного. Ведь совсем скоро дома будем…

После этих слов Сашка не мог пить компот и убежал. А потом, когда она уже ушла на камбуз, ворвался туда, как сумасшедший, с листком белой бумаги и карандашом. Бросил листок на стол, заставил Анюту приложить ладонь к листку и начал обводить ладонь карандашом. Было щекотно, когда карандаш полз между пальцами, Анюта смеялась и все спрашивала:

– Зачем зато тебе? Слышишь, зачем?

А он схватил листок и умчался.

Поднялись рано, сами, без побудки. Мылись, брились, чистились. У Фофочки обнаружился гуталин, набежали, вымазали банку в пять минут. За утюгом стояла очередь. К Коле Путинцеву, который на корме ровнял машинкой виски, тоже стояла очередь.

Не успели позавтракать, как из-за волнореза выскочила красно-белая моторка, понеслась к траулеру. Это был шипшандлер, но уже другой, не тот, что приезжал вчера. Этот из банка, деньги привез. На носу моторки и на спасательных кругах значилось "Tatiana",- шипшандлер работал с русскими. Молодой, улыбчивый парень в дождевике. Помахал рукой.

– Добрый день! – сказал совсем без акцента. Прошел к капитану.

Город, огни которого видели ночью, утром оказался совсем другим – куда меньше вчерашнего. На вершине скалы, кроме радиомачт, виден был теперь ровный строй светлых домиков, похожих на казармы или бараки. Ниже их проглядывалась в зелени дорога. Внизу город распался на отдельные кубики домов, больших, желтых, этажей в шесть, и совсем маленьких, сливающихся за пакгаузами порта в плоскую пеструю мозаику. Слева далеко выдвинулось в бухту насыпное поле аэродрома. На краю его чернели ангары и ярко блестели маленькие крестики самолетов. А вокруг был порт. Ветер носил чаек, как обрывки газет. Горы угля, юрты нефтехранилищ, краны, похожие на скелеты доисторических ящеров, тех, которые ходили на двух ногах…

По радио объявили: всем идти в столовую получать деньги и пропуска в город. Хват получил одним из первых и. отойдя в сторонку, изучал теперь свои капиталы, слушая объяснения Голубя.

– Зеленые, во, видишь, водяной знак, баба в шлеме – это фунты. Коричневая – десять шиллингов. Ну, полфунта. Вот эта монетка – ту шиллинг – это значит два шиллинга, а это поменьше – один, понял?

Витя с интересом рассматривал деньги, разглядывал молоденькую, совсем девочку, Елизавету, образцово причесанного Георга шестого, а на некоторых, изрядно потертых – Георга пятого, очень похожего на нашего Николашку.

Потом подали моторный бот, и все, кто съезжал на берег в первую очередь, собрались на корме у слипа. Сразу взять всех бот не мог, и Николай Дмитриевич со своей тройкой решил подождать второго рейса.

Вскоре бот вернулся и тут уже забрал всех. Город, так хорошо видимый с высокого борта траулера, сразу спрятался за пакгаузы и склады порта. Затрещал, завонял мотор, и они помчались, рассекая носом зеленую, тронутую нефтяными радугами воду, в которой носились щепки, обрывки бумаги, яркие апельсиновые корки. Бот пришвартовался к грязному каменному пирсу, все вылезли, прошли немного мимо крепких серых складов под гофрированным крашеным железом и очутились у ворот порта. Здесь они сдали свои пропуска полицейскому и получили взамен маленькие картонные бирочки – все, больше никаких документов.

Передавая бирочку, один из полицейских спросил о чем-то Зыбина по-английски, Зыбин улыбнулся, пошарил в карманах и передал полицейскому спичечный коробок.

"Английский понимает",- отметил Бережной. Как только они миновали ворота, он взял Зыбина руку и совсем тихо спросил: