Джеймс Баллард - Водный мир

Ища, где бы посидеть, Керанс прошел по коридору и толкнул дверь в первую же попавшуюся квартиру.

Когда он взялся за щеколду, дверная рама вяло рухнула, образовав кучу изъеденных червями опилок и древесины. Переступив через эту кучу, Керанс прошел к широкой балконной двери. Внутрь проникал слабый ветерок, и Керанс позволил ему погулять по его лицу и груди, изучая лежащие внизу джунгли. Мыс, где располагался полумесяц многоквартирных домов, был в свое время небольшим холмом, и несколько домов, различимых за завесой растительности по другую сторону ильной отмели, по-прежнему оказывались выше уровня паводковых вод. Керанс воззрился на две часовые башни, что торчали, подобно белым обелискам, над листвой древовидных папоротников. Желтый воздух полудня, казалось, давит, будто гигантское полупрозрачное покрывало, на лиственный простор — и, где бы ни двинулась ветка, отклоняя солнечные лучи, там сразу же, словно алмазы, разбрызгивались тысячи световых точек. Смутные очертания классического портика и фасада с колоннами под часовыми башнями предполагали, что здания эти некогда составляли часть какого-то небольшого муниципального центра.

Один из циферблатов лишился стрелок; другой же, по странному совпадению, показывал абсолютно точное время — 11:35. Керанс задумался о том, действительно ли часы неисправны, не обслуживает ли их какой-то сумасшедший отшельник, цепляющийся за них как за последний и бессмысленный счетчик вменяемости. Еще он подумал, что если механизм по-прежнему работает, эту роль вполне мог бы выполнить Риггс. Несколько раз, прежде чем они покидали один из затопленных городов, полковник заводил двухтонный механизм каких-нибудь ржавых кафедральных часов, и они отплывали под несущийся по-над водой последний музыкальный перезвон. После чего все последующие ночи Керанс видел в своих сновидениях, как одетый в наряд Вильгельма Телля Риггс вышагивает по бескрайнему ландшафту с картин Дали, всаживая огромные, истекающие влагой солнечные часы, будто кинжалы, в расплавленный песок.

Керанс прислонился к окну, ожидая, пока прошедшие минуты оставляли позади застывшие на 11:35 часы — обгоняли их, словно стоящую на обочине машину по быстрому ряду. Или, быть может, часы эти не были неподвижны (хотя сама неподвижность гарантировала, что дважды в сутки они показывали время с абсолютной, безусловной точностью — точней большинства хронометров) — а просто столь медленны, что их движение казалось неразличимым? Чем медленнее шли часы, тем плотнее они приближались к бесконечно последовательной и величественной прогрессии космического времени. По сути, переменив направление хода часов и направив их вспять, человек мог изобрести хронометр, который двигался бы медленнее самой Вселенной и тем самым являлся частью еще более великой пространственно-временной системы.

Наслаждение Керанса от шлакования таких понятий было прервано, когда среди нагромождений мусора на противоположном берегу он обнаружил небольшое кладбище, косо уходящее под воду, где наклонные надгробия поднимались вверх подобно компании купальщиков. Тут Керанс снова вспомнил одно жуткое кладбище, над которым они как-то пришвартовались, — витиеватые флорентийские надгробия там растрескались и раскрылись, и завернутые в саваны трупы выплывали к поверхности, будто бы на мрачной репетиции Судного Дня.

Отводя глаза от кладбища и отворачиваясь от окна, он вдруг потрясенно осознал, что позади него в дверном проходе стоит высокий чернобородый мужчина. Керанс в шоке уставился на фигуру, прилагая колоссальные усилия, чтобы собраться с мыслями. Здоровяк держался несколько сутуло, но расслабленно, его мощные руки свободно свисали по бокам. Черная грязь запеклась на его лбу и ладонях, а также заляпала ботинки и ткань форменных брюк, отчего он на мгновение напомнил Керансу один из воскресших трупов. Бородатый подбородок утонул между широких плеч, а впечатление скованности и усталости еще больше усиливалось синей хлопчатобумажной курткой дежурного по лазарету, настолько неподходящей по размеру, что нашивки капрала оказывались у мужчины натянутыми на бугор дельтовидных мышц. Выражение его лица отличалось голодной напряженностью, однако разглядывал он Керанса с мрачным безразличием — глаза здоровяка напоминали надежно укрытые валежником костры, и еле-еле заметный огонек интереса к биологу оказывался единственным проявлением таящейся внутри энергии.