В Глухов - На суше и на море

У меня вспотели руки. Я восхищенно смотрю на красавца ягуара, потом вскидываю ружье, чтобы добить его. Но в этом нет надобности: зверь не шевелится. Делаю движение, собираясь спуститься. Рамон кричит: «Не слезай!» — и почти ползком, держа ягуара на мушке, пробирается к воде.

Занимается день — необъятный и безмятежный.

Рамон снова идет впереди, прокладывая тропинку. Воркованье голубей, назойливая болтовня попугаев кажутся особенно громкими после тишины, царившей на равнине, по которой мы шли. Сзади наши парни несут оленей, которых эффектным дуплетом подстрелил Даниель, и шкуру ягуара. Это была самка. Я с удивлением обнаружил, что сосцы у нее набухли от молока. Рамон указывает место для лагеря, разводит огонь, и мы пьем кофе. Затем, несмотря на то что еще десять часов утра и в небе ярко светит солнце, ложимся навзничь, в щедрой тени развесистой сейбы [7] Сейба — мощное лиственное дерево, достигающее 30–50 метров высоты, более метра в поперечнике. У него легкая и прочная древесина, в плодах-коробочках содержится волокно капок. — Прим. ред. , чтобы «заглянуть внутрь себя».

Мариано случайно нажал спуск ружья, и пуля глубоко вошла в ствол дерева, под которым мы расположились. Лодочник Луис, несколько секунд назад подававший мне кружку кофе недалеко от того места, куда вошла пуля, испуганно ворчит: «Что за шутки!..»

— Ну вот, — говорит Рамон, — так и не удалось нам посмотреть внутрь себя. Тут только и гляди по сторонам. Друзья и те покоя не дают.

Мариано безуспешно оправдывается. Мы потешаемся над ним. Чтобы избежать наших насмешек, он притворяется спящим.

Одежда становится влажной от пота. Проклятая мошкара жужжит и жужжит над ухом, это заставляет вспомнить о болотной лихорадке. Духота, беспощадное солнце — мы в «лаборатории» тропиков, где жизнь, возникающая из гнилых вод, неистощима.

Из-под широкополой шляпы, защищающей лицо от солнечных лучей, я наблюдаю за Рамоном. Он одиноко сидит на земле, не снимая ружья, обхватив руками колени. Атлетический торс обтянут рубашкой цвета хаки, на фоне которой лицо и руки кажутся черными. Тонкий рот, прямой нос, твердый взгляд, черные глаза, высокий лоб, густые вьющиеся волосы. Он дремлет с открытыми глазами: в них таится мрак, но улыбка полна света.

Однажды, вернувшись из леса, он убил судью, потому что застал его со своей женой. Ее он не убил — рука не поднялась, но своим длинным мачете навсегда сделал ее хромой и обезобразил лицо. Это произошло три года назад. Ему пришлось бежать. Что поделаешь? Рамон ушел в прибрежные болота и живет теперь скрываясь здесь, среди ящериц и ягуаров, постоянно рискуя жизнью, как и его предки. Предки — это другая любимая тема Рамона. Он говорит скромно, но с чувством: «Предки меня бы, наверное, оправдали…»

Мной овладевает тяжелое забытье: снятся самки ягуаров, с которых снята шкура; они кормят детенышей и, с неописуемой яростью глядя на меня, рычат: «Еще увидишь! Еще увидишь!»

Тень сейбы огромна и щедра; под этим деревом находишь успокоение и отдых.

Наступила ночь. В зарослях сельвы она падает на землю внезапно, сразу, как женщина, отдающаяся без колебаний. Вблизи завыли койоты. Если погаснет фонарь и увидишь огонек, надо тотчас же закричать. А если до того места, откуда идет свет, не долетает твой голос, бросайся на землю и стреляй в воздух.

Светить в темноте могут и маленькие глазки птицы или заблудившегося паука, который ползет по земле, и огромные красные, дьявольски фосфоресцирующие глаза ягуара, который сознает свою силу и идет прямо на огонь, чтобы узнать, что там такое. Глаза лисы любопытны: она подойдет, посмотрит и уберется восвояси. Глаза быков похожи на глаза женщины. Даже в лазури неба не найти оттенка, похожего на голубизну глаз оленя.

Светлый полукруг, отбрасываемый моим фонарем, скользит впереди меня. Я бреду и бреду. Мне нравится идти одному, хотя я постоянно ощущаю страх: то упадет ветка, то налетит ветер, то появятся неуловимые, не дающие себя осветить чьи-то глаза…

На одной из прогалин я чувствую отвратительный запах падали. Это, наверно, какое-нибудь животное, подстреленное накануне и спрятавшееся в лесу, чтобы умереть. Осматривая землю, направляюсь в ту сторону, откуда исходит мерзкая вонь. Ястребы, чьи глаза блестят во мраке, с тревожным криком взлетают. Источник запаха — над моей головой. Я вижу босые ноги и сразу же понимаю, что произошло. Бумазейные штаны, рубашка, испятнанная кровью, страшное лицо, уставившееся на меня пустыми глазницами. Я три раза стреляю в воздух и окликаю Рамона. Вдали мелькает его фонарь. Я трижды зажигаю свой, подзывая товарища. «Гляди», — говорю я ему, указывая на останки.