Джеймс Ганн - Мир-крепость

— Потому я и организовал это представление. Приходилось действовать открыто и решительно, иначе я бы не полез. Риск был не очень велик: моя жизнь имела значение до тех пор, пока я не нашел ответы на вопросы.

— Ты и вправду расшифровал камень или просто блефовал?

— Всего понемногу, — ответил я. — Я мог рассказать Императору все, что знаю о кристалле, но это не дало бы ему ничего. Не поможет это и Архиепископу, по крайней мере не в той степени, как он рассчитывает. Все страдания и смерти были напрасны.

— О, Уилл! — воскликнула она, и глаза ее потемнели.

Мне очень хотелось подбежать к ней, обнять и прижать так крепко, чтобы боль никогда больше не коснулась ее, но я не имел права этого делать, да и память о происшедшем между нами стеной окружала меня. Я не мог двинуться с места.

Вместо этого я разглядывал машину, почти такую же, как в контрольном зале Собора.

— Странно, — сказал я, — что у нее такой большой радиус действия.

— Архиепископ располагает специалистами и техникой тысяч миров. Они увеличили мощность и поменяли сносившиеся части. Та, что стоит в Соборе, использует лишь небольшую часть своей силы.

— А другие?

— Тоже действуют. Архиепископ — глава Церкви, хранитель ее чудес. Образы, которые он может вызывать, удивительны и необычны.

— И он не может помочь разрозненной, кровоточащей Галактике?

— Это не его обязанность, — тихо сказала Лаури. — Он охраняет наследие людей. Эти вещи нельзя раздавать, как игрушки детям: они слишком опасны. Представь только, что они окажутся в руках людей вроде Сабатини, Силлера или Императора Бранкузи.

— Возможно, — пожал я плечами. — Я поговорю об этом с Архиепископом.

Она хотела что-то сказать, но промолчала. Я с болью в сердце смотрел на нее.

— Лаури… — сказал я. — Лаури…

Девушка подняла голову.

— Да?

— Нет, ничего.

Мы помолчали.

— Что такое этот кристалл? — спросила она наконец. — Ты скажешь мне, Уилл?

— За определенную цену.

— Какую?

— Я скажу Архиепископу. В этом нет ничего особенного и ничего плохого, но я скажу только тогда, когда увижу его.

Она задумалась.

— Не проси у него жизни или свободы. Он добрый человек и даст их тебе просто так. Но не мог бы ты рассказать мне о камне сейчас?

Я заколебался, зная, что могу лишиться единственного, чего желал, того, что мог теперь получить.

— Расскажу, если ты пообещаешь не говорить этого никому, даже Архиепископу… особенно Архиепископу, пока я не договорюсь с ним.

Она вздернула голову, и я увидел ее великолепную белую шею.

— Обещаю.

— Я не буду говорить тебе. — Лаури погрустнела. — Ты увидишь сама. Принеси камень.

Она повернулась и вышла, я остался один и еще раз внимательно оглядел комнату. На всех стенах были металлические плиты; я подошел к одной, покрутил маховичок, и плита отошла в сторону. Это оказался ставень, и за ним я увидел бархатно-черное поле с блестящими огненными точками, переливающимися различными цветами. Это не было зрелищем ужасающей бесконечности, просто картина, без глубины и перспективы. Пространство, которого можно было коснуться рукой, драгоценные камни, а за ними — туманное мерцание, как гигантский мост через Галактику, ждущий стоп гиганта. Однако гигантов уже давно не было, только карлики ползали среди звезд.

Звезды были так близко, что я мог сорвать одну из них для Лаури. Впрочем, ее блеск не мог сравниться с блеском глаз девушки.

Я закрыл металлический ставень и сильно закрутил. Потом подошел к другому окну, открыл его и вскрикнул, провалившись в бесконечную ночь.

Не сразу удалось мне успокоиться. Постепенно мои побелевшие пальцы разжались, я выпустил поручни на стене и заставил себя взглянуть еще раз. Голубовато-зеленый шар Бранкузи плавал в черной пустоте, солнце отражалось от больших океанов, мелких озер и ледовой шапки на полюсе. Половина планеты была в тени, и на ней слабо светилось пятно города. Интересно, не Королевский ли это Город?

Справившись с головокружением, я восхитился этим сказочным зрелищем, совсем не похожим на предыдущую картину, холодную и равнодушную. Эта картина была теплой, полной жизни. Это был дом, планета, на которой рождались люди, которая их кормила и на которой они жили до самой смерти, не зная, как она выглядит. Потому они ее и уничтожили.

На мгновение я увидел ее такой, какой сделали планету люди, — холодной, серой и угрюмой крепостью. Горстка людей сидела в комнатах наверху, обогреваемых светом солнца, остальные внизу, в сырости и холоде, теснились как черви на тухлой рыбе. Ничего удивительного, что они были бедны, тупы и бесчувственны.