Александр Казанцев - Искатель. 1971. Выпуск №3

Когда Глизон был задушен, я осмотрел его шею, ища отпечатки пальцев Панго.

Но почти никаких следов не оказалось — никакого указания на то, что маленькие красные пятна появляются от нажима руки душителя. Кроме того, невозможно задушить человека без того, чтобы его не разбудить. Он так или иначе наделает шуму и привлечет внимание других.

Значит, причина всех этих смертей была иной.

Теперь нас осталось всего семь человек: три немца, итальянец, португалец, японец и я. Я решил поговорить с японцем. Он был образованный человек, окончивший университет в Америке, но он заявил, что и сам теряется в догадках. Все это продолжало оставаться таинственным и страшным — эти непонятные смерти во время сна. Что касается отравления, в чем его подозревали раньше и о чем японец уже знал, то это, конечно, был абсурд. Прежде всего на судне не было никакого яда, а затем, почему этот японец, совершенно незнакомый с мореходным делом, должен отравлять людей, которые вели судно с ценностями в порт? Что он мог один делать на море? Такое рассуждение казалось вполне логичным, и так как японец был маленький, тщедушный, с кроткой физиономией, то я совершенно отбросил какие бы то ни было подозрения на его счет.

На следующую ночь отбыли в другой мир итальянец и португалец, Педро и Христо. Те же небольшие пятна под ушами — и больше ничего. Три немца, Вейс, Вагнер и Мейсер, уже давно стали похожи на полоумных. Работая у насоса, они все время лопотали на своем языке, а если кто-нибудь из них оставался один, то разговаривал сам с собой. Должен сознаться, что я тоже стал не совсем нормальным. Да и кто не стал бы им, живя в вечном страхе? Когда я не работал у насоса, то расхаживал по палубе и мечтал. Помню, как я строил планы открыть школу для стремящихся к образованию молодых матросов, где они могли бы изучать медицину и таким образом избавиться от тяжелой, грязной корабельной работы.

Потом я начинал мечтать о том, как построю бесплатные столовые для бездомных бродяг. Результатом всех моих беспорядочных мыслей была бессонница. Я уже не мог спать ни днем ни ночью, но все-таки старался поддерживать какой-то порядок на судне и заставлял трех немцев работать.

Мы добрались до широты Бермудских островов, и я уже начинал думать, что тяготевшее над нами проклятие покинуло нас, — прошли уже три ночи, и никто не умер. По вот в одно бурное утро, когда ветром была сломана фор-брам-стеньга и унесены брамселя и вчетвером — японец был бесполезен на палубе — мы пытались взять пару рифов у грота, Вагнер, забормотав вдруг что-то на своем языке, бросился за борт. Я бросил ему веревку, но он оттолкнул ее и остался за кормой.

Теперь нас осталось только четверо, считая и японца, который продолжал плохо нас кормить, и пришлось потратить много времени и труда, чтобы взять на гроте два рифа. Воду в трюме мы уже не успевали откачивать — она все прибывала; мы откачивали, пока могли держаться на ногах, потом бросали и валились в изнеможении на пол, чтобы хоть немного поспать.

Однажды, смертельно усталые, мы повалились на палубе, приказав коку разбудить нас, когда посвежеет ветер или что-нибудь случится. Но он не стал нас будить, хотя случилось очень плохое дело. Я сам проснулся вдруг от холода и, поднявшись на ноги, глядел вокруг сонными глазами. Японец возился на кухне. Я потащился к немцам, чтобы позвать их к насосам, но нашел обоих закоченевшими — у каждого под ушами были маленькие красноватые пятна.

Конечно, я чуть не сошел с ума. Схватив японца за горло, я потребовал объяснения. Он заявил, что ничего не знает: он видел, что мы, усталые, легли спать, очень жалел нас и решил приготовить для нас хороший обед. Он весь дрожал от страха, и я отпустил его. Мы сбросили оба трупа за борт и направились к насосам, но справиться с прибывающей водой не могли. Наконец я бросил насосы и приготовил на всякий случай шлюпку, запасшись водой и продовольствием на двух человек. А пока я взял курс на Бермудские острова, надеясь, что, быть может, удастся выброситься с судном на берег и в морском суде отстоять хоть некоторую часть тех семи миллионов, которые были в трюме.

Но мне приходилось и управлять судном, и смотреть за палубой, так как японец был бесполезен. Я держался на ногах до тех пор, пока не показалась земля, и затем свалился, вконец истощенный работой. Но заснуть не мог. Лежа на люке, я чуть слышным голосом сказал коку, чтобы он как-нибудь управлял судном, держа направление к видневшейся на горизонте голубой точке, а сам впал в какое-то забытье, которое нельзя было назвать ни сном, ни бодрствованием. Я как будто и слышал, и даже видел из-под слегка приподнятых век, но в то же время мое сознание бездействовало, и я не мог даже защитить себя. Я видел, что японец ползет ко мне, видел, каким убийственным огнем горят бусинки его глаз, слышал тихое шарканье ног на мокрой палубе. Но не мог ни двинуться, ни говорить.