Александр Громовский - Феникс

На кухне я обнаруживаю свой ужин, как всегда стоящим верхом на чайнике, чтобы долго не остывал. Тарелка, прикрытая другой. Теткиными заботами он стоит таким вот образом уже четыре часа. Так что и чайник остыл и тарелка едва теплится. Подогреваю чайник, а ужин ем холодным. После трапезы принимаюсь читать Достоевского, тут же прямо на кухне. Не ляжешь ведь с полным желудком, а хорошая литература способствует нормальному пищеварению.

В 01-00 ложусь спать. Долго не могу заснуть, наконец, погружаюсь в дремоту... Выстрел! Просыпаюсь. Нет, кажется, хлопнула дверца автомобиля. Сволочи! Дремлю. Опять просыпаюсь - хохочет какая-то компания, конечно, пьяная. Проходят под окнами, горланя песню не в лад. Паразиты! Погружаюсь в сон...

"...тиять, на право!" - говорит за окном голос, усиленный динамиком. Просыпаюсь. Кому он командовал "на право"? и кто это говорил? Едут какие-то машины... потом - тишина.

02-40. Просыпаюсь от треска. Вскакиваю, смотрю в окно, вглядываюсь в гиперборейскую ночь - на горизонте полыхает зарево. Столб дыма, подсвеченный снизу алым пламенем, ввинчивается в небо и сливается с низкими облаками. Разыскиваю свой армейский 8-кратный бинокль, смотрю сквозь искажающее реальность стекло окна. В глубине нашей территории, там, где пашни и лес то ли в районе Пяртус, то ли в Надкиманси - горит дом. Сильно горит, страшно. Рвется раскаленный шифер. В ночной тиши треск слышен на много километров. Дом горит долго, возможно даже не один...

Попутно замечаю еще одного наблюдателя. Или наблюдателей. В звездном провале между тучами, на большой высоте, появился чудесный корабль пепельно-серебристый, удлиненный, как цеппелин, с включенными габаритными огнями и двумя белыми прожекторами на носу и корме. Слегка накренясь, он летел медленно и совершенно бесшумно. Таинственный, как "Наутилус" капитана Немо. Чуждый заботам и горестям этого мира.

Пока я пытался поймать его окулярами, он уж нырнул в глубины небесного океана.

Из своей комнаты выходит тетка - заспанная, в белой ночной рубахе. "Ужас, как я боюсь этих пожаров", - говорит тетя Эмма, глядя в окно. К счастью, для себя, она не застала "цеппелин", иначе б ей добавился еще один повод для страха.

А еще она боится грома. Не молний, а именно грома. Раскатистый грохот ей напоминает о пережитых ужасах бомбежки немцами Тополскитиса, где она жила девочкой. Я успокаиваю и выпроваживаю тетю.

Ложусь, поворачиваюсь на правый бок, лицом к стене, закрываюсь одеялом. "Провались все на свете!.. дадут сегодня мне уснуть или нет?"

9 АВГУСТА

Из-за угла дома, подобно мотоциклу о двух колесах, завалившись на вираже, вылетел довоенный "мерседес" и помчался за трамваем. Я стоял на задней площадке "гладиолуса" и хорошо видел хищную пасть черной машины. Обернулся. Смотрю: в вагоне кроме меня находятся еще человек пять-шесть. Я расстегнул пальто и достал автомат, старый добрый "шмайсер", тяжелый, но удобный в деле. Направив его в спины пассажирам, я крикнул: "Все на пол, живо!", люди легли, из машины пока никто не стрелял. Дулом автомата давлю на стекло вагона, оно лопается и осыпается на убегающие шпалы. Пружиня на полусогнутых ногах, ударяю длинной очередью по ветровому стеклу "мерседеса". Машина запетляла и ощетинилась стволами. Тут уж броситься на пол пришлось мне. В то же мгновение засвистели пули, зазвенели стекла в окнах трамвая, а в корпусе его появились сквозные дыры, через которые ворвались внутрь прямые штыри света. Я медленно сполз по ступеням к самой двери, и, упершись ногами в косяк двери, чуть-чуть приоткрыл ее. Образовалась щель, в которую ворвался ветер и уличная пыль. Щуря глаза, я выдергиваю кольцо из лимонки и бросаю ее на асфальт перпендикулярно движению трамвая. Мне очень хотелось посмотреть, что из этого выйдет, но высовываться было нельзя. Когда отгремел взрыв, я обернулся. Люди по-прежнему лежали на пыльном полу, прижавшись лицами к рейкам. На коленках я выбрался из дверного проема, сжал автомат и вскочил на ноги. Не глядя, нажал курок и от души полил улицу свинцовым дождем, и лишь потом увидел, что "мерседеса" уже не было. Пустое шоссе фиолетовой лентой разматывалось вдаль, ускользало прочь с безупречной гладкостью.

Когда рассказываешь, всегда кажется длинно. А между тем сновидение это длилось всего несколько секунд. Вставать не хочется, я лежу, по всегдашней привычке закинув руку за голову, и смотрю в ясное голубое небо. Окно открыто, ветер колышет штору, вуаль тюлевой занавески и доносит снаружи удивительно чистый воздух и уличный шум давно проснувшегося города. Слышно, как проезжают машины, тысячезмейно шипит компрессор, и время от времени то длинными, то короткими сериями грохочет перфоратор. Рабочие где-то по соседству вскрывают асфальт. Кто знает, "из какого сора рождаются стихи", тот не может не знать, из какого мусора повседневного бытия стихия сна творит свои иллюзии, подумалось мне. И что характерно, никогда не снится то, что ты больше всего жаждешь увидеть, но обязательно какая-нибудь дрянь... Нет, не прав Фрейд, настаивая на том, что ВСЕ сновидения есть ни что иное, как исполнение желаний. Почему мне не приснилась та девушка из трамвая? Ведь могла же она быть там, в числе пассажиров моего сна. Нет же, наоборот: приснилась идиотская дуэль с не менее идиотским мотоциклоподобным двухколесным "мерседесом".